Так ли покоряются  прегордые  царства!  Сколько  потом  ни  было  походов  в
Казанскую землю, когда вы ходили без понуждения, охотно? Когда  бог  покорил
христианству этот варварский народ, и тогда вы не хотели воевать, и тогда  с
нами не было больше пятнадцати тысяч по вашему  нехотению.  Во  время  осады
всегда вы подавали дурные советы: когда запасы перетонули, то вы, простоявши
три  дня,  хотели  домой  возвратиться!  Никогда  не  хотели  вы   подождать
благоприятного времени; вам и голов своих не было  жаль,  и  о  победе  мало
заботились; победить  или  потерпеть  поражение  только  бы  поскорее  домой
возвратиться. Для этого скорого возвращения войну вы оставили,  и  от  этого
после много было пролития христианской крови. На приступе если б  я  вас  не
удержал, то вы  хотели  погубить  православное  воинство,  начавши  дело  не
вовремя". Как согласить эти слова: "Я посылал, если б я вас не удержал" - со
словами: "Вы государились, а я ничем не владел"? Эти  несогласия  показывают
нам ясно, с какого рода  памятником  мы  имеем  дело  и  как  мы  им  должны
пользоваться.
     Важное  значение  Сильвестра  и  Адашева,   проистекавшее   из   полной
доверенности к ним Иоанна в известное время, бесспорно,  явственно  из  всех
источников; но вместе явно также, что Иоанн никогда не был слепым орудием  в
руках этих близких к нему людей. Война Ливонская была предпринята вопреки их
советам,  они  советовали  покорить  Крым.  После  взятия  Казани,   говорит
Курбский, все мудрые и разумные (т. е. сторона Сильвестра)  советовали  царю
остаться еще несколько времени в Казани, дабы совершенно окончить  покорение
страны; но царь "совета мудрых воевод своих  не  послушал,  послушал  совета
шурей своих". Следовательно, Иоанн имел полную свободу поступать  по  совету
тех или других, не находясь под исключительным влиянием  какой-нибудь  одной
стороны. Когда в 1555 году царь выступил против крымского хана  и  пришла  к
нему весть, что один русский отряд уже разбит татарами, то многие советовали
ему возвратиться, но храбрые настаивали на том, чтоб встретить татар, и царь
склонился на совет последних, т. е. на совет приверженцев Сильвестра, потому
что когда Курбский хвалит, то хвалит своих. Таким  образом,  мы  видим,  что
Иоанн в одном случае действует  по  совету  одних,  в  другом  -  других,  в
некоторых же случаях следует  независимо  своей  мысли,  выдерживая  за  нее
борьбу  с  советниками.  О   могущественном   влиянии   Сильвестра   говорят
единогласно все источники; но мы имеем возможность не  преувеличивать  этого
влияния, установить для него настоящую меру, ибо  до  нас  дошел  любопытный
памятник, в котором  очень  ясно  можно  видеть  отношения  Сильвестра  и  к
митрополиту и к царю. Это  послание  Сильвестра  к  митрополиту  Макарию  по
поводу дела о ереси Башкина: "Государю преосвященному  Макарию,  митрополиту
всея Русии, и всему  освященному  собору  благовещенский  поп  Селивестришко
челом бьет. Писал тебе, государю,  Иван  Висковатый:  Башкин  с  Артемьем  и
Семеном в совете, а поп Семен Башкину отец духовный и  дела  их  хвалит;  да
писал, что я, Сильвестр, из Благовещенья образа старинные выносил, а  новые,
своего мудрования поставил; государь святый митрополит! Священник Семен  про
Матюшу мне сказывал в Петров пост на заутрени; пришел на меня  сын  духовный
необычен и многие вопросы мне предлагает  недоуменные.  И  как  государь  из
Кириллова приехал, то я с Семеном царю-государю  все  сказали  про  Башкина;
Андрей-протопоп и Алексей Адашев то слышали ж. Да  Семен  же  сказывал,  что
Матюша спрашивает толкованья многих вещей в Апостоле и сам  толкует,  только
не по существу, развратно, и мы то государю  сказали  ж.  И  государь  велел
Семену говорить Матюше, чтоб он все свои речи в Апостоле изметил;  но  тогда
царь и государь скоро в Коломну поехал и то дело позалеглось. А про Артемья,
бывшего троицкого игумена, сказывает Иван, что мне с ним совет  был;  но  до
троицкого игуменства я его вовсе не знал; а как избирали к  Троице  игумена,
то Артемья привезли из пустыни; государь велел ему побыть в  Чудове,  а  мне
велел к нему приходить и к себе велел его призывать и смотреть в нем всякого
нрава и духовной пользы. В то  же  время  ученик  его  Порфирий  приходил  к
благовещенскому священнику Семену и вел с ним  многие  беседы  пользы  ради;
Семен мне пересказывал все, что с ним говорил Порфирий; я усумнился,  позвал
Порфирия к себе, дважды, трижды беседовал с ним довольно о пользе духовной и
все пересказал царю-государю. Тогда  царь-государь  богом  дарованным  своим
разумом и богорассудным смыслом ошибочное Порфириево учение и в учителе его,
Артемии, начал примечать". Здесь, с одной  стороны,  видна  высокая  степень
доверия, которою пользовался Сильвестр: его посылал царь к Артемию испытать,
годится ли последний занять место троицкого игумена; но, с  другой  стороны,
ясно видно, что Сильвестр должен был обо всем докладывать Иоанну и  тот  сам
распоряжался, как вести дело, сам вникал в него и своим  разумом  и  смыслом
подмечал то, чего не мог заметить Сильвестр; когда Иоанн уезжал  из  Москвы,
дела останавливались. Как же после этого  можно  буквально  принимать  слова
Иоанна и думать, что Сильвестр владел государством, оставляя  ему  одно  имя
царя? Всего страннее предполагать, чтоб человека с таким  характером,  какой
был у Иоанна, можно было держать в удалении от дел! Наконец, мы  считаем  за
нужное сказать несколько слов о поведении Иоанна относительно крымского хана
после сожжения Москвы Девлет-Гиреем, потом относительно короля  шведского  и
особенно относительно Батория; неприятно поражает нас этот скорый переход от
гордости к унижению; мы готовы и по своим понятиям имеем право видеть  здесь
робость. Но мы не должны забывать разности понятий, в каких воспитываемся мы
и в каких воспитывались предки наши XVI века; мы  не  должны  забывать,  как
воспитание в известных правилах, образованность  укрепляют  нас  теперь,  не
позволяют нам обнаруживать этих резких переходов, хотя бы они и  происходили
внутри нас. Но люди  веков  предшествовавших  не  знали  этих  искусственных
укреплений и сдерживаний и потому не стыдились резких  переходов  от  одного
чувства к другому, противоположному; эту резкость переходов мы  легко  можем
подметить и теперь в людях, которые  по  степени  образования  своего  более
приближаются к предкам. Притом относительно Иоанна IV мы не должны забывать,
что это был внук Иоанна III, потомок Всеволода III; если некоторые  историки
заблагорассудили представить его вначале героем, покорителем царств, а потом
человеком постыдно робким, то он нисколько в этом не виноват. Он  предпринял
поход под Казань по убеждению в  его  необходимости,  подкреплялся  в  своем
намерении религиозным одушевлением,  сознанием,  что  поход  предпринят  для
избавления христиан от неверных, но вовсе не вел  себя  Ахиллесом:  сцена  в
церкви на рассвете, когда уже войска пошли на приступ, сцена, так  просто  и
подробно рассказанная летописцем,  дает  самое  верное  понятие  об  Иоанне,
который является здесь вовсе не героем. Иоанн  сам  предпринимал  поход  под
Казань, потом под Полоцк,  в  Ливонию  по  убеждению  в  необходимости  этих
походов, в возможности счастливого их окончания, и тот же самый Иоанн спешил
как можно скорее прекратить войну  с  Баторием,  ибо  видел  недостаточность
своих средств для ее успешного ведения: точно так как дед  его,  Иоанн  III,
сам  ходил  с  войском  под  Новгород,  под  Тверь,  рассчитывая  на   успех
предприятия, и обнаружил сильное нежелание сразиться с Ахматом,  потому  что
успех был вовсе неверен. Таковы были все эти московские или вообще  северные