поставить, только бы Ахмет-паша приезжал к вам на съезд  в  ваш  шатер".  Но
Хворостинин урядился с Ахмет-пашею иначе: положили  съезжаться  на  середине
реки на мосту. Ахмет дал шерть за хана и царевичей - быть в прямой дружбе  и
братстве с царем, а Хворостинин обещал: "Если хан, калга и  все  царевичи  в
своей правде устоят, летом 1594 года на московские украйны воевать не будут,
то государь осенью послов своих и другую половину  запроса  к  хану  пришлет
(первую половину вез Щербатов), и вперед поминки станет  посылать  ежегодно,
государя нашего слово инако не будет, в том верьте нам". Ахмет  отвечал:  "Я
вашим словам верю". Потом Ахмет стал говорить, чтоб государь велел козаков с
Дона свести, а к  Дербенту  и  Шемахе  дорогу  велел  очистить.  Хворостинин
отвечал: "На Дону живут козаки воры, беглые люди и, живучи на Дону,  сложась
с запорожскими черкасами, Азов теснят без государева  ведома  и  государевых
посланников не  слушают.  А  теперь  как  ваш  государь  с  нашим  государем
укрепятся, то государь наш пошлет на  Дон  рать  свою  и  велит  тех  воров,
донских козаков, перехватать и  перевешать,  остальных  с  Дону  сослать,  и
вперед на Дону не будет ни одного  человека;  а  на  Терку  государь  пошлет
воеводам крепкий наказ, чтоб турецким  людям  тесноты  и  помешки  нигде  не
делали".
   Несмотря на эти соглашения князя  Хворостинина  с  Ахмет-пашею,  дело  не
вдруг уладилось в Крыму, когда приехал  туда  князь  Щербатов  с  поминками:
князья, мурзы и уланы приехали к послу в стан брать государево жалованье,  и
некоторые взяли поминки, а другие не взяли и говорили:  "Государь  ваш  царь
писал к нашему государю, что послал к нам свое жалованье большое, а нам и  с
гонцами присылалось больше этого: кому прежде присылалось платен по  десяти,
тому теперь прислано пять - шесть, а шапки худые". Посол говорил,  что  хану
прислано 10000 рублей, а калге и всем  князьям,  мурзам  и  уланам  -  17000
деньгами и платьем; на это мурзы отвечали: "Нам до запросных  ханских  денег
дела нет, эти деньги идут на городовое строение,  платья  и  наших  денег  с
ханскими запросными деньгами нельзя мешать". Царевич-калга рассердился,  что
ему прислано денег мало: если хану,  говорил  он,  прислали  10000,  то  ему
должны были прислать 5000. Калга побранился с ханом: "Ты, - говорил он  ему,
- денег много взял, завладел всем один  и  идешь  теперь  на  Венгрию,  а  я
останусь в Крыму и пойду на московскую украйну". Хан также не  хотел  давать
шерти, требовал, чтоб  царь  ежегодно  присылал  ему  по  10000  рублей;  но
Ахмет-паша говорил хану: "Если ты теперь перед московским  послом  клятвы  в
вечном мире не дашь и пойдешь на султанову  службу  в  Венгрию,  а  государь
московский с королем литовским помирится, то вперед тебе от него  ничего  не
видать". Хан призадумался, ничего не  сказал  на  это,  наконец  дал  шерть,
согласился написать в  шертной  грамоте  полный  царский  титул,  согласился
приложить печать внизу грамоты, что делал он для одного  турецкого  султана.
"Скажи брату моему, - говорил он Щербатову, - что я ему за великую честь  не
постоял,  чего  при  прежних  царях  не  бывало".  Щербатов   настаивал   на
безденежное освобождение пленных  с  обеих  сторон;  хан  отвечал:  "Которые
пленники у князей и у мурз, тех мне взять нельзя; у меня ни одного  пленника
нет, а если б были, то я бы за них брату моему никак не постоял; в  Крымском
юрте не ведется, чтоб царю отнимать пленных у князей и мурз: они тем  живут;
а у которых татар братья и племя в плену у вашего государя, тех они  окупают
и меняют сами, а мне до них дела нет". Любопытно донесение Щербатова о  том,
как он разузнавал о нужных ему вестях: "У нас,  -  писал  он,  -  полоняники
старые прикормлены для твоего государева дела";  о  распре  калги  с  ханом,
например, Щербатов  узнал  от  старого  русского  пленника  Сеньки  Иванова,
который жил в мельниках у одного мурзы. Щербатов доносил также  о  том,  как
хан и царевич-калга угощались на его счет: однажды калга ехал от  хана  мимо
посольских станов и заслал к Щербатову татарина, велел ему сказать, чтоб  он
выслал к нему на поле вина, меду и чего-нибудь поесть; Щербатов послал вина,
меду, коврижек, черных хлебцев и пастил. Также угощал он и самого хана.
   В  Москве,  при  переговорах  с  крымским   послом,   встретилось   также
затруднение.  Посол  требовал  возвращения  Пашая-мурзы,  который  выехал  с
Мурат-Гиреем  в  нужде,  казачеством,  как  он  выражался,   и   по   смерти
Мурат-Гирея, вступил в службу московскую; государь дал ему  на  волю:  хочет
едет в Крым, хочет остается в Москве.  Посол  просил  свидания  с  Пашаем  и
говорил ему, чтоб ехал в Крым к хану и к отцу своему. Пашай отвечал, что ему
от  царского  жалованья  в  Крым  не  ехать,  здесь  он  пожалован   великим
государевым жалованьем, вотчинами и поместьями большими, селами и  деньгами,
чего всему родству его в Крыме у хана не видать, и пожаловал  его  государь,
велел за него дать царевну, дочь Кайбулину. Тогда  крымские  послы  и  гонцы
начали говорить с сердцем, что он глупит, говорит не гораздо, а дьяку Андрею
Щелкалову говорили: только государь пожалует, велит его отдать,  и  они  его
возьмут силою, и к хану в Крым отведут, связавши.  Дьяк  отвечал:  "Если  он
ехать сам не хочет, то государю в неволю его не отдавать, а сердиться вам  и
в брань говорить о том непригоже". Один из крымских гонцов  сказал  на  это:
"Только государь не велит отдать Пашая-мурзу, то за  этим  все  доброе  дело
порушится". Дьяк отвечал: "Такие непригожие речи и раздорные слова к доброму
делу непригодны: великому государю нашему не только что хана,  и  никого  не
страшно; только хану за такие невеликие дела раскидывать,  то  государю  его
дружба не под нужду, надобно хану о том стараться, чтоб государь наш захотел
быть с ним в дружбе и любви". Посол окончил дело, сказавши: так промолвилось
с сердца, а хан за такие невеликие дела с государем  не  раскинет,  будет  в
дружбе и в любви во веки".
   Ясно было, что Крыму мир был нужен, и в  Москве  это  понимали.  Война  с
Австриею отвлекла татар от  московских  украйн;  она  же  мешала  и  султану
обращать большое внимание на Москву,  хотя  он  и  не  переставал  враждебно
смотреть на нее; причиною были: жалобы ногайских владельцев  на  притеснения
от Москвы и особенно действия козаков. Вот что говорил московским толмачам в
Крыму ногайский посол, приехавший к Ислам-Гирею: "Государь ваш князь великий
завоевал с нами, послов Уруса-князя велел обесчестить и отпустил их с Москвы
не пожаловав, а козаки волжские сильно  обижают  нас,  много  улусов  у  нас
повоевали, много городков поставили на Яике и за Яиком, тесноту нам  сделали
большую. Меня отправил Урус-князь к  турскому  царю  просить,  чтоб  турский
послал людей своих под Астрахань, а мы пойдем с ними". Толмачи отвечали, что
ногаи, забыв жалованье  царя  Ивана,  московских  послов  велели  грабить  и
бесчестить и людей своих посылали на московские украйны ежегодно. Но турский
людей своих к Астрахани не посылал,  и  ногаи  принуждены  были  подчиниться
Москве. Ногаи верно и простосердечно объясняли причины,  принуждавшие  их  к
этому подчинению; посол ногайского князя Уруса говорил московскому  послу  в
Крыму: "Меня Урус-князь послал к турскому султану, чтоб  турский  султан  на
Уруса-князя и  на  всех  мурз  не  пенял,  что  учинились  в  воле  государя
московского: чья будет Астрахань, Волга и Яик, того будет  и  вся  Ногайская
орда".  Потом  московский  посол  доносил  из  Крыма  царю:  "Поехали  мурзы
ногайские и все лучшие люди в Крым от неволи,  заплакав,  пометали  отцов  и