попонами; два попугая. Сыну Борисову Федору: часы стоячие боевые, а приделан
на них медведь, четыре попугая, две обезьяны.
   Печатнику и посольскому дьяку,  Василию  Яковлевичу  Щелкалову,  поручено
было вести переговоры  с  послом.  Щелкалов  начал  с  того,  что  император
несколько раз присылал к царю с  просьбою  о  союзе,  с  обещанием  прислать
великих послов для его заключения: "Теперь, - продолжал Щелкалов,  -  цесарь
прислал тебя, великого человека; так объяви, какой дал тебе цесарь  наказ  о
заключении союза?" Посол отвечал, что испанский король  воюет  с  английскою
королевою, с королем французским и Нидерландами и потому о  союзе  к  цесарю
послов не присылывал, и цесарь потому же не приказывал ему, послу, заключать
союза с царем, ибо с папою и королем испанским еще не укрепился. "Как же,  -
возразил Щелкалов, - прежний посол, Варкоч, объявил здесь,  что  цесарь  уже
заключил союз с папою и королем испанским?" "Это Варкоч  соврал,  -  отвечал
посол, - здесь говорил не по приказу, а приехавши к цесарю, сказал  не  так,
как здесь делалось". Щелкалов продолжал: "Главное дело в том, чтоб  укрепить
братскую любовь и союз между нашим государем  и  Рудольфом  цесарем,  а  все
другие дела после сделаются: цесарь укрепится с испанским,  наш  государь  с
персидским. А теперь ты прислан сюда, именитый человек, и от  папы  римского
посол здесь же; так это великое дело закрепить бы теперь  для  общего  добра
христианского". Посол отвечал: "Я сам знаю,  что  это  дело  между  великими
государями очень годное, да если со мною от государя нашего наказа  нет,  то
как мне сделать? Только были бы у меня крылья, так я  бы  полетел,  наказ  у
царя взял и здесь это дело сделал". "Если такое  великое  дело  годно  всему
христианству, - сказал на это Щелкалов, - и ты его желаешь, то побудь здесь,
а к государю своему за наказом пошли дворянина". "Это дело не  статочное,  -
отвечал посол, - да и не смею я так сделать мимо наказа государя своего".
   Этим  переговоры  кончились.  Австрийский  двор  показал  ясно,  чего  он
добивался от московского царя, которого считал очень богатым. Один из дворян
посольской  свиты  потребовал  также  переговорить  с  Щелкаловым  от  имени
эрцгерцога Максимилиана и объявил,  что  Максимилиан  хочет  всякими  мерами
промышлять, чтоб быть на королевстве Польском, и держит крепкую надежду, что
государь поможет ему в том. Щелкалов  отвечал:  "Великий  государь  радел  и
промышлял об этом, что вам и самим ведомо: да если  на  то  воли  божией  не
было, и то не сталось? И теперь государь наш хочет, чтоб Максимилиан был  на
королевстве Польском, да ведь сам знаешь: на государство  силою  как  сесть?
Надобно, чтоб  большие  люди,  да  и  всею  землею  захотели  и  выбрали  на
королевство;  а  только  землею  не  захотят,  и  того  государства   трудно
доступать. Ты мне объяви, есть ли  ссылка  Максимилиану  с  панами  радными,
которые бы его хотели на государство, и  многие  ли  паны  хотят?"  Дворянин
отвечал: "Есть тайная ссылка панов-рад  с  Максимилианом,  хотят  его  князь
Острожский, воевода познаньский, Зборовские и другие паны и рыцарство многое
до  7000  человек.  И  только  царского  величества  вопоможение  будет,  то
Максимилиану Польское государство можно получить". Щелкалов спросил: "Какого
же вспоможения хочет Максимилиан?" Дворянин отвечал: "Теперь государю вашему
помогать людьми нельзя, потому что до исхода перемирья вашего с  Литвою  еще
пять лет: так государь бы пожаловал, помог своею царскою  казною;  пожаловал
бы, прислал эту казну в Любек, а наперед прислал бы в Любек послов своих,  и
Максимилиан туда же послов своих пришлет для укрепления". Щелкалов сказал на
это: "Дело не статочное, чтоб государю посылать послов своих в Любек к таким
мужикам  торговым".  Этим  кончилось  сношение   с   Австрийским   домом   в
царствование Феодора.
   Имя папы упоминалось постоянно в сношениях с Австрийским двором, в толках
о союзе всех христианских держав против турок,  и  папа  не  упускал  случая
давать знать о себе московскому правительству, давать знать о своем влиянии.
И Григорий XIII, и Сикст V уведомляли царя, что они хотят отправить в Москву
опять Антония Поссевина; Сикст объявлял, что  Стефан  Баторий  в  исполнение
своей клятвы, данной при вступлении на престол  польский,  хочет  возвратить
земли, отшедшие от Литвы  к  Москве  при  прежних  королях,  и  потому  папа
отправляет  Поссевина,  чтоб  воспрепятствовать  войне.  Но  смерть  Батория
сделала это посредничество ненужным. Потом два раза, в  1595  и  1597  году,
приезжал в  Москву  посол  Климента  VIII,  иллирийский  священник  Комулей:
славянин был избран именно  потому,  что  мог  объясняться  с  русскими  без
посредства переводчика. Комулею  было  наказано  склонять  царя  к  войне  с
турками, склонять внушением страха пред могуществом турок, указанием  выгод,
которые могут получить русские от  приобретения  счастливых  южных  стран  в
сообществе с народами, искусными в деле ратном, напоминанием,  что  Византия
есть наследственное достояние государей московских, что  народы,  угнетаемые
турками, родственны русским по  языку  и  вере.  Комулей  должен  был  также
хлопотать о соединении церквей; внушать,  что  один  папа  может  утверждать
государей в королевском достоинстве, что истинная церковь в  Риме,  а  не  в
Константинополе, где патриархи рабы султана. Ход переговоров и следствия  их
нам неизвестны.
   Мы видели, что Грозный перед смертию вел переговоры с  английским  послом
Боусом, который сердил его  тем,  что  никак  не  хотел  войти  в  виды  его
относительно союза Москвы с Англией против Польши и Швеции. Мы видели также,
что Боус главными врагами своими считал Никиту Романовича, Богдана Бельского
и дьяка Андрея Щелкалова. Последний, по жалобе посла, был удален от сношения
с ним и, если верить Боусу, был даже прибит царем. По  смерти  Иоанна  посол
(как он сам говорит) впал в руки врагов своих, Никиты  Романовича  и  Андрея
Щелкалова: девять недель держали его в  заключении  в  его  доме,  содержали
строго,  обходились  дурно,  и  каждый  день  ждал  он  еще  худшего.  После
прекращения восстания против Бельского послу велено было явиться во  дворец,
при входе в который у него отняли меч: "Если б я не вооружился терпением, то
погиб бы, - писал Боус, - большие услуги оказал мне Борис Федорович  Годунов
и сделал бы еще больше, но он не имел еще власти до коронации царя; несмотря
на то, он часто присылал ко мне и дарил дорогими подарками". Боуса отпустили
с грамотою, в которой царь  писал  Елисавете,  что  английские  купцы  будут
пользоваться и при нем теми же выгодами,  которые  были  даны  им  последнею
грамотою отца его; но взамен требовал, чтоб  королева  позволила  московским
купцам ходить торговать в Англию и через Англию в другие государства,  также
чтоб позволила иностранным купцам ходить чрез Англию  в  Россию  со  всякими
товарами, с доспехами, медью, оловом, серою,  нефтью,  свинцом,  селитрою  и
всяким оружием,  чтоб  пропускала  мастеров  всяких  ратных  и  рукодельных,
каменного дела и городовых мастеров, пушечных  литцев  и  колокольников.  По
озлобленный Боус бросил в Холмогорах царскую грамоту и дары. Тогда отправили
в Англию в легких гончиках, толмача Бекмана, родом ливонца.
   Вследствие жалоб Боуса  королева  долго  не  принимала  Бекмана,  наконец
приняла и спросила: "Для чего нынешний государь ко мне не  так  любовен  как
был отец его? Всяким людям иных земель велит на  Русь  ездить  торговать,  а
моим людям для чего не велит?" Бекман отвечал, что  такого  запрещения  нет.