несмотря на неудачный  приступ  к  Нарве,  отбитый  с  большою  для  русских
потерею, шведы видели невозможность продолжать с успехом войну и 25  февраля
заключили перемирие на один год, уступив царю  Яму,  Иван-город  и  Копорье,
обещая уступить и больше на будущем съезде посольском. Съезд не повел  ни  к
чему, потому что шведы уступали Корельскую область,  но  русские  не  хотели
мириться  без  Нарвы.  Военные  действия,  однако,  кончились  на  этот  раз
неудачною осадою Иван-города шведами. Московское правительство  не  решалось
предпринимать нового похода: приступ к  Нарве  показал,  что  осада  больших
крепостей не может обещать верного успеха; а правитель Годунов по  характеру
своему всего менее был способен  прельщаться  предприятиями,  не  обещавшими
верного  успеха;  с  другой  стороны,  несмотря  на  все   нежелание   Литвы
заступаться за Швецию и нарушать перемирие с Москвою, нельзя было надеяться,
что Сигизмунд польский останется долго спокойным зрителем успехов  Москвы  в
войне с отцом его; Швеция одна не казалась опасною; от нее  не  трудно  было
получить желаемое, да и немногого от нее требовалось; чего  наиболее  должны
были желать в Москве - удачного похода, этого достигли: и Швеции, и  Польше,
а главное, Литве, было показано, что Москва теперь не  старая  и  не  боится
поднять оружия против победителей Грозного, и  царь,  которого  называли  не
способным, водит сам полки свои; до сих пор приверженцы Феодора в  Польше  и
Литве могли указывать только на успехи его  внутреннего  управления,  теперь
могли указывать  и  на  успех  воинский,  а  усилить  приверженцев  государя
московского в Литве было важнее всего при том смутном состоянии,  в  котором
находились  владения  Сигизмунда  III.  В  Москву  дали  знать,  что  крымцы
повоевали Литву, а Сигизмунд поехал к отцу и не возвратится в Польшу;  тогда
решили  послать  панам  грамоты,  припомянуть  о  соединенье,  да  и  вестей
проведать;  посланы  были  грамоты  от  князя  Мстиславского   к   кардиналу
Раздвиллу, от Бориса Годунова к воеводе  виленскому  Радзивиллу,  от  Федора
Никитича Романова к воеводе троцкому, Яну Глебовичу. Бояре  извещали  панов,
что хан снова хочет идти на Литву, приглашали и царя воевать ее, но царь  не
согласился, что необходимо соединиться Литве с Москвою против  неверных.  Но
эта задирка не повела ни к чему: паны благодарили за доброе  расположение  к
ним царя, но прибавили, что по вестям из Крыма сам царь  поднимает  хана  на
Литву. В то же время московское правительство должно было двинуть  войско  к
Чернигову и требовать удовлетворения за обиду, нанесенную ему, впрочем,  без
ведома польско-литовского правительства. И  твердый  Баторий  принужден  был
горько  жаловаться  на   своевольство   запорожцев,   которых   он   величал
разбойниками: в 1585 году они  посадили  в  воду  Глембоцкого,  которого  он
послал уговаривать  их,  чтоб  не  тревожили  крымского  хана,  не  нарушали
договоров, с ним заключенных. Понятно, что  своевольство  козаков  не  могло
укротиться по смерти Батория: собравшись из Канева, Черкас, Переяславля, они
явились перед Воронежем, объявив тамошнему воеводе, что пришли стоять заодно
против татар с донскими козаками; воевода поверил, давал им корм и  поставил
их в остроге у посада; но козаки ночью зажгли город и побили много людей. На
жалобу  московского  правительства  киевский  воевода,   князь   Острожский,
отвечал: "Писали паны радные к князю  Александру  Вишневецкому,  велели  ему
схватить атамана запорожского, Потребацкого  с  товарищами,  которые  сожгли
Воронеж; паны грозили Вишневецкому, что если он  козаков  не  переловит,  то
поплатится головою, потому что они ведут к размирью с государем  московским.
Вишневецкий Потребацкого схватил и с ним 70 человек козаков".
   Осенью 1590 года в Москву дали  знать,  что  едут  послы  Сигизмундовы  -
Станислав Радоминский и Гаврила Война; затем пришло известие из Смоленска  о
странном поведении послов: побыв немного в этом городе, они вдруг  вернулись
назад. Смоленский воевода Траханиотов послал сына боярского Андрея Дедевшина
сказать им, что никогда  так  не  водилось:  не  бывши  послам  у  государя,
возвратиться назад, и почему они возвращаются? Послы отвечали:  "От  прежних
королей литовских к вашим государям послы хаживали, а такого бесчестья им не
бывало:  с  голоду  нас  поморили,  корму  нам  не  дают,  поставили  нас  с
стрельцами, и мы нынче стали не послы, а пленники, приставы нас бесчестят. И
мы идем назад: мы хотим с вами биться за такое бесчестье; побьем  мы  вас  и
пройдем назад - укору нам в том не будет; а  вы  нас  побьете,  то  во  всех
землях отзовется, что московские люди побили послов". Воевода  назад  их  не
пустил, но и своим детям боярским биться с  ними  не  велел.  Послы  пробили
булавами головы двоим детям боярским; но когда наехали стрельцы и козаки, то
Радоминский и Война, увидев многих людей, возвратились, только в  отведенную
им Богданову околицу не  поехали,  а  стали  на  лугу  в  шатрах,  корму  от
приставов не брали, а послали людей своих по деревням брать  корм  силою,  и
эти люди их начали жечь изгороды и ломать мельницы. В Можайске собирали  для
них корм губные старосты и городовой прикащик. Годунов, не упускавший случая
выставить себя с выгодной стороны, заискать расположение иностранцев, послал
от себя корм на Вязему, в свое село Никольское, и пристав должен был сказать
послам: "Надобно было вам стоять на Вяземе,  а  тут  деревни  в  стороне  от
дороги, и дворцы худы, по боярским селам у великих людей не ставятся: но вот
ко мне указ пришел от конюшего боярина, велит нам с вами стоять в своем селе
на Вяземе; делает он это, желая между великими  государями  любовь  братскую
видеть, а вам, великим послам, почесть оказывая".
   Чего особенно не желали в Москве, то и  случилось:  послы  объявили,  что
царь нарушил перемирие, взявши шведские  города,  и  должен  возвратить  их.
Бояре отвечали, что государь таких безмерных речей  и  слушать  не  захотел.
Бояре выставляли на вид, что царь вследствие челобитья панов  велел  двинуть
войско в северские города на помощь Польше против турок, послы отвечали, что
король и они об этом ничего не  знают.  Месяца  два  толковали  об  условиях
вечного мира; послы  просили  Смоленска,  потом  просили  хотя  какой-нибудь
уступки: "Хотя бы одну деревню государь ваш уступил нашему; а то  как  ничем
не потешить на докончанье?" Бояре  отвечали:  "Деревня  дело  пустое,  нашим
братьям можно уступать друг другу деревни для любви; но великим государям не
деревня дорога,  дороги  государское  имя  да  честь;  как  государю  нашему
отдавать от любви и от соединенья города? Государю нашему не  только  города
не давать, и деревни". Насчет вечного мира  согласиться  не  могли,  большое
затруднение, и для заключения  перемирия  представляли  отношения  шведские;
московское  правительство  хотело  получить  от  Швеции   Нарву;   польское,
поставившее условием избрания Сигизмундова присоединение Эстонии  к  Польше,
никак на это не соглашалось. 1 января 1591 года государь велел быть  у  себя
на соборе духовенству, всем  боярам,  думным  дворянам  и  думным  дьякам  и
говорил, что послы без Нарвы никак перемирья закрепить не хотят, а  шведский
перед государем ни в чем не исправится. И только теперь на шведского послать
войско, а с литовском перемирья не закрепить, то литовский шведскому  станет
помогать, и в том государеву делу  и  земскому,  надобно  думать,  будет  не
прибыльно. И приговорил государь с собором, чтоб теперь Нарвы  не  писать  в
обеих перемирных грамотах, ни в государеву сторону,  ни  в  королевскую;  да
написать о Нарве боярам с послами  договорные  записи:  с  обеих  сторон  не