Данцига,  что  не  только  Австрийский  дом  хлопочет  об  этом,  но  что  в
Регенсбурге собрались курфюрсты для совещания о средствах, как бы достигнуть
Максимилиану престол московский. Если бы это дело удалось, то Польше грозила
опасность быть окруженною  владениями  Австрийского  дома,  тогда  в  случае
смерти Батория она по неволе должна была бы так же  выбрать  кого-нибудь  из
принцев этого дома, чего не хотели Баторий, Замойский и очень многие  вместе
с ними. Вот почему решено было отправить в Москву известного уже и приятного
здесь, притом же и православного, Гарабурду с предложениями, которые  должны
были противодействовать предложениям австрийских принцев.
   Гарабурда начал  посольство  жалобами  на  притеснения,  которые  терпели
литовские купцы в московских областях, и на то, что  царь  не  выпускает  из
плена немцев ливонских. Ему отвечали жалобами, что король Стефан выпустил из
плена только молодых людей, детей  боярских,  стрельцов,  пашенных  мужиков;
относительно ливонских немцев отвечали,  что  некоторые  вступили  в  службу
царскую и живут  на  поместьях,  а  иные  торговые  люди  торгуют  вместе  с
торговыми людьми московскими, что ни тех,  ни  других  отпустить  непригоже.
Когда начались переговоры о мире, начались  обычные  запросы,  то  Гарабурда
сказал: "Еще о Новгороде, да о Пскове можно речь (говорю)  оставить,  но  за
Смоленск и Северскую землю государю нашему стоять крепко".  Бояре  отвечали:
"И прежде такие слова много раз говорились, да потом эти речи оставляли  же:
и драницы с одного города государь наш не поступится". После этого Гарабурда
приступил к выполнению главного своего  поручения  и  сказал  боярам:  "Паны
радные прислали со мною к преосвященному отцу,  Дионисию  митрополиту,  и  к
вам, Думе государской, грамоту.  Что  идут  речи  между  нами  о  городах  и
волостях, и те речи ни к чему не поведут: как можно этому статься? Чего мы у
вас просим, то можно ли вам отдать без кровопролития? А чего вы будете у нас
просить, того нам без кровопролития ничего отдать нельзя. И  потому  нам  бы
эти речи с обеих сторон оставить, и был бы государь ваш с нашим государем  в
докончанье на том: кто что теперь за собою держит, тот то и держи,  и  никто
бы ни у кого ничего не просил, чего без кровопролития взять  нельзя,  и  чем
быть кровопролитию,  лучше  брат  у  брата  ничего  не  проси.  Дай  господи
многолетия обоим государям; но если бог по душу  пошлет  Стефана  короля,  и
потомков у него  не  останется,  то  Корону  Польскую  и  Великое  княжество
Литовское соединить с Московским государством под государскую  руку:  Краков
против Москвы, а Вильну против Новгорода. А пошлет бог по душу вашего  царя,
то Московскому  государству  быть  под  рукою  нашего  государя,  а  другого
государя вам не искать. Это великое дело мне поручено приговорить  и  записи
написать". Бояре отвечали: "Нам про  государя  своего  таких  слов,  что  ты
говорил, и помянуть непригоже; это дело к доброму делу  не  годится".  Бояре
доложили о своих переговорах государю: решено  было  в  Думе,  что  государю
пригоже помириться с Стефаном на том, что теперь за кем есть; но  что  вести
переговоры о смерти государевой непригоже. Гарабурда, однако, не отставал от
своего  предложения,  причем  начал  уже  переменять  условия,   убедившись,
вероятно, на месте, что Феодору не грозит близкая  смерть:  "Пошлет  бог  по
душу государя вашего, то государство  Московское  соединить  с  королевством
Польским и Великим княжеством Литовским и быть им вместе под рукою  государя
нашего; государства разные, а главу бы одну над собою имели. Если же Стефана
короля не станет, то  нам,  полякам  и  литовцам,  вольно  выбирать  себе  в
государя вашего государя, вольно нам его и не выбрать".  Бояре  отвечали  на
это: "Мы с тобою об  этом  и  не  говорили:  как  нам  про  государя  своего
говорить? У нас государи прирожденные изначала, и мы их холопи прирожденные,
а вы себе выбираете государей: кого выберете, тот вам и государь. Ты  теперь
говоришь мимо прежней своей речи, что третьего дня с нами говорил: ворочаешь
речь иным образцом, и нам с тобою об этом говорить нечего. Мы про твои  речи
митрополиту и всему собору сказывали,  и  митрополит  со  всем  собором  нам
запретил духовно, чтоб мы отнюдь об этом не говорили. Как нам  про  государя
своего и помыслить это, не только что говорить? Мы  и  про  вашего  государя
говорить этого не хотим; а вам воля говорить и мыслить про своего  государя.
Ты посол великого государя,  пришел  к  великому  государю  нашему  и  такие
непригожие слова говоришь о их государской смерти? Кто нас не осудит,  когда
мы при государе, видя его государское здоровье, будем говорить такие слова?"
Гарабурда отвечал: "Вижу, что вы сердитесь;  сказываете,  что  митрополит  и
попы запрещают вам говорить о том деле, что я вам объявил; но я  говорю  то,
что со мною наказано. И если это дело не сойдется, то мне на докончанье  без
уступок с вашей стороны делать не наказано". Бояре повторили, что и  драницы
государь не даст, а просит государь у короля искони вечной вотчины  своей  -
Киева с уездом и пригородами и прочих вотчин своих; бояре говорили Гарабурде
с сердцем: "Если с тобою только и дела, что ты говорил,  то  не  зачем  было
тебе с этим и ездить; если посол не однословен, то чему верить?" А  приставу
было наказано говорить послу: "Теперь Москва не старая:  надобно  от  Москвы
беречься уже не Полоцку, не Ливонской  земле,  а  надобно  беречься  от  нее
Вильне".
   Гарабурда, видя неудачу и видя, что его заискивания произвели перемену  в
тоне у бояр московских и у  пристава,  чтоб  сделать  что-нибудь,  предложил
съезд великих людей на границах для постановления вечного мира. Бояре,  имея
постоянно в виду  выиграть  время,  соглашались  на  съезд,  но  с  условием
продолжения срока перемирия; они  говорили  Гарабурде:  "Михайла!  это  дело
великое для всего христианства; государю нашему надобно советоваться об  нем
со всею землею; сперва с митрополитом и со всем освященным собором, а  потом
с боярами и со всеми думными людьми, со всеми воеводами и со всею землею; на
такой совет съезжаться надобно будет из дальних  мест".  Гарабурда  отвечал,
что для продолжения перемирия ему наказа нет; тогда бояре сказали ему:  "Так
какое же с  тобою  дело?  Приехал  с  бездельем  с  бездельем  и  отъедешь".
Гарабурда действительно поехал ни с чем; он сказал боярам о слухе,  что  они
посылали к эрцгерцогу Максимилиану с предложением престола; в ответ  на  это
бояре написали к панам:  "Сильно  раздосадовало  нас,  что  какой-то  злодей
изменник затеял такие злодейские слова".
   Но продлить перемирие считали по-прежнему необходимым в Москве,  и  князь
Троекуров вторично отправился к  Баторию,  которого  нашел  в  Гродне.  Паны
теперь в свою очередь осердились на бояр за отказ принять их  предложение  о
соединении государств; они обратились к Троекурову с  бранчивою  речью:  "Мы
бояр государя вашего, братью твою, кормили хлебом, а они нам  против  нашего
хлеба мечут камень. Рассуди сам, не камень ли это? Мы усердно просили нашего
государя, и по нашим просьбам он по сие время с государем  вашим  не  воюет.
Вперед мы государю вашему, боярам и всей земле добра хотим, точно так же как
и всей земле; а бояре пишут: кто начнет недружбу, против того  государь  ваш
стоять готов, да пишут, чтоб государь наш  поотдавал  вашему  государю  свои
искони вечные вотчины и что внове взял, и после этих статей пишут,  чтоб  мы
государя своего наводили на вечную приязнь! Рассуди сам, как мы можем  такую
грамоту поднесть своему государю? Мы и между собой такой  грамоте  дивуемся,