хотели и раздражать короля, ускорять опасный разрыв. Приставу,  бывшему  при
Луке Сапеге, дан был такой наказ: если литовский  посланник  начнет  речи  о
раздоре, станет говорить о войне, то  отвечать  ему:  "Не  хитро  разодрать,
надобно добро сделать; а тем хвалиться нечем,  что  с  обеих  сторон  начнет
литься кровь христианская; Москва теперь не  старая;  и  на  Москве  молодых
таких много, что хотят биться  и  мирное  постановление  разорвать,  да  что
прибыли, что с обеих  сторон  кровь  христианская  разливаться  начнет?"  Не
надеясь дождаться послов от Батория, отправили к нему  в  начале  1585  года
великих послов,  боярина  князя  Троекурова  и  думного  дворянина  Безнина,
которым дали наказ: к руке королевской прежде поклона  не  ходить;  но  если
принудят, то идти, сказавши: "Это делается новою причиною,  не  по  прежнему
обычаю". От всяких людей уклоняться, чтоб ни с кем не говорить ни  про  что,
кроме приставов да тех, кого с ответом вышлют; но и с ответчиками  речей  не
плодить, а говорить гладко, чтоб к делу было  ближе.  Если  станут  государя
укорять, то говорить: "Того судит бог, кто  государя  укоряет",  -  и  пойти
прочь. Проведывать: рижские немцы королю послушны ли и королевы люди  теперь
в Риге есть ли, кто именно и много ли их и что рижские люди  королю  с  себя
дают и Лифляндская земля на какой мере устроена у Стефана короля, и  как  ее
вперед строить хочет? Когда спросят о шведском  короле,  отвечать:  государю
нашему над шведским королем и впредь промышлять, сколько бог помощи  подаст.
Относительно главного дела,  заключения  перемирия,  послам  было  наказано:
заключите перемирие до того срока, до какого было заключено при царе  Иване;
если паны станут говорить высоко, и вы отвечайте им высоко же, говорите, что
теперь Москва не по-старому, государю у них мира не выкупать стать, государь
против короля стоять готов; это большая мера: делайте по ней,  как  узнаете,
что у короля с панами рознь есть. Если же почаете, что  у  короля  с  панами
розни большой нет и уговорить панов по  первой  мере  будет  невозможно,  то
делайте по другой мере, чтоб непременно перемирие с королем взять; если же и
по другой мере уговорить будет нельзя, то настаивайте на обсылку, чтоб вам с
государем о деле обослаться; если же и на обсылку не  приговорите  и  отпуск
вам  скажут,  то  по  конечной  неволе  объявите  и  последние  меры,   чтоб
непременно, хотя на малое время, заключить перемирье. Послам  было  наказано
также, чтоб они постарались уговорить Тимофея Тетерина и  других  московских
отъезжиков возвратиться в  отечество  по  опасной  грамоте,  за  исключением
одного  Голосина,  отъехавшего  в  последнее  время,  вследствие   торжества
Годунова над Шуйскими.
   Этот Головин сначала очень было затруднил  посольское  дело,  наговоривши
королю, и без  того  сильно  желавшему  войны,  что  Московское  государство
вследствие  слабости  царя  и  раздора  между  боярами  находится  в   самом
бедственном положении, что войскам  его  сопротивления  ниоткуда  не  будет:
"Никто против него руки не поднимет для того:  рознь  в  государевых  боярах
великая, а людям строенья нет, и для розни и  нестроения  служить  и  биться
никто не хочет".  Головин  уверял  также  короля,  что  Троекуров  и  Безнин
присланы заключить мир на  всей  королевской  воле.  Вследствие  этих  речей
король запросил у послов Новгорода, Пскова, Лук, Смоленска, Северской  земли
и прибавил: "Отец вашего государя не хотел меня знать, да узнал, и  он  меня
не знает, а потом узнает; когда ему буду знаком, тогда с ним и  помирюся,  а
теперь он меня не знает и мне зачем с ним мириться?" Но по-прежнему  Баторий
встретил сопротивление в сенате и сейме: "Король,  -  доносили  Троекуров  и
Безнин в Москву, - просил у панов радных и у послов поветных наемных людей и
грошей и говорил им: "Не потеряйте сами у себя, пустите  меня  с  московским
воеваться, бог даст вам государство  в  руки  даром"".  Послы  поветовые  не
согласились дать королю денег; притом же Троекуров и Безнин распустили слух,
что Головину верить нельзя; ибо это - лазутчик, подосланный нарочно  боярами
к Баторию. Паны и шляхта, и без того  не  желавшие  войны,  охотно  поверили
этому слуху. Послы поветовые, по донесению Троекурова  и  Безнина,  говорили
королю: "Как такой нелепости верить, что  король  куда  ни  пойдет  все  его
будет? А люди-то на Москве куда девались? Еще бы Головин приехал к  тебе  от
старого государя, тогда можно было бы верить: старый государь жесток был;  а
от нынешнего зачем ехать!  Теперь  государь  у  них  милостивый;  ты  теперь
помирись да рассмотри: если объявится, что Головин сказал правду, то у  тебя
война с московским государем и вперед не уйдет". Баторий сердился на  послов
поветовых, сердился на московских послов, подарков их не  взял,  обедать  не
звал, со столом к ним не посылал, стояли они далеко и  тесно:  но  принужден
был согласиться на двухлетнее перемирие. Лука  Новосильцев,  отправленный  к
императору  через  Польшу,  доносил,  что  на  дороге   архиепископ   примас
Карнковский зазвал его к себе обедать и на обеде говорил: "Король наш Стефан
с вашим государем мириться не хотел, а  верил  словам  Михайлы  Головина.  А
слышал я от пленников литовских, что государь ваш набожный и  милостивый,  и
государыня разумна и милостива не только до своих людей,  но  и  до  пленных
милостива; пленников всех государь ваш освободил и отпустил даром. И  мы,  и
послы со всех уездов королю отказали, что с земель своих поборов  не  дадим,
на что рать нанимать, а захочешь  с  государем  московским  воеваться  идти,
нанимай ратных людей на свои деньги, и уговорили, чтоб  пленников  отпустил,
так же как и государь московский; а пленников много  на  папских  имянах,  и
паны для своей корысти короля не слушают. Король наш нам не прочен, а впредь
думаем быть с вами вместе под государя вашего рукою, потому что государь ваш
набожный, христианский. Сказывали нам пленники  наши,  что  есть  на  Москве
шурин государский, Борис Федорович Годунов,  правитель  земли  и  милостивец
великий: к нашим пленникам милость оказал, на отпуске их  у  себя  кормил  и
поил, и пожаловал всех сукнами и деньгами, и, как были  в  тюрьмах,  великие
милостыни присылал, и нам за честь, что у  такого  великого  государя  такой
ближний человек разумный и милостивый; а у  прежнего  государя  был  Алексей
Адашев, и он Московским государством также правил". Новосильцев  сказал  ему
на это: "Алексей был разумен,  а  этот  не  Алексеева  верста:  это  великий
человек, боярин и конюший, государю нашему шурин, государыне брат родной,  а
разумом его бог исполнял всем и о земле великий печальник". Пристав  говорил
Новосильцеву тоже, что король  непрочен  и  не  любят  его  всею  землею,  с
королевою живет не ласково; теперь он болен, на ноге старые раны отворились,
а доктора заживлять не смеют потому: как заживят, так и будет ему смерть.
   Новое  обстоятельство  еще  более  усиливало  в  это  время   миролюбивое
расположение панов и шляхты к Москве, не могло не действовать  и  на  самого
короля. До сих пор Москва должна была  со  вниманием  следить  за  избранием
королей в Польше, хлопотать о соединении государств или по  крайней  мере  о
том, чтоб не был избран государь враждебный; но теперь, казалось,  наступала
очередь Польше и Литве принять такое же положение  относительно  Москвы:  во
владениях Батория пронесся слух, и слух  очень  крепкий,  будто  австрийские
эрцгерцоги  хлопочут,  чтоб  Максимилиан,  брат  императора,  занял  престол
московский  вместо  неспособного  Феодора,  будто   бояре   московские   уже
отправляли по этому делу посольство к императору. Валерию дано было знать из