бы вырывается горячее  дыхание,  изогнутая шея. Специфические приемы  Скопас
применял и для  изображения  глаз: выпуклое  глазное  яблоко,  верхнее веко,
слегка  закрывающее  его, нависающая бровь придают взгляду взволнованность и
страдальческий  пафос.  Иного  эмоционального  эффекта добивался современник
Скопаса  Пракситель.  Благодаря мягкой, как бы расплывчатой  трактовке  форм
взгляд его статуй приобретает влажность и мечтательность.
     В связи с этим обогащением стилистических средств оказывается возможным
и   чрезвычайное   обогащение  тематики   новыми  образами  психологического
характера: так  в IV  веке появляются вооруженная  Афродита и влюбленный бог
войны,  бог сна, беснующаяся  вакханка и подвыпивший фавн.  Следует вместе с
тем  отметить, что  психологическая  интерпретация всех  статуй  вложена  не
столько в мимику лица, сколько в пластику и символику тела:  голова бога сна
находится в тени, он ступает мягкими, неслышными шагами; у Менады -- широкий
шаг,  жертвенный  козленок  на  плече,  откинутая  назад  голова. Во  второй
половине  IV века появляется портрет  во  весь рост  (Софокл,  Демосфен),  а
вместе с  тем  растет популярность бюста. Портрету Софокла (выполненному лет
через  сто   после  смерти  знаменитого  драматурга)  свойственно  некоторое
интеллектуальное высокомерие  и в позе, и в жестах, которое характеризует не
столько  личность данного поэта,  сколько вообще знаменитого,  избалованного
успехом человека.
     В  эпоху эллинизма греческое портретное искусство становится острее, но
вместе с тем будничнее и пессимистичнее, часто  воплощая  настроение грусти,
потерянности, разлада  между  личностью  и ее телесной  оболочкой.  Особенно
выразителен бронзовый бюст  неизвестного поэта (раньше его считали портретом
поэта Каллимаха). В нем есть и несомненная близость к натуре, и вместе с тем
напряженный   драматизм,  который  сказывается  в   наклоне  головы,  резких
морщинах,  спутанных  волосах,  открытом  рте.  И  все  же  это  не  столько
индивидуальный, сколько  характерный  портрет, как  и все  другие  греческие
портреты эпохи эллинизма.  Они воссоздают не индивидуальные свойства модели,
а типические признаки, не переживания, а "этос", не душу данного человека, а
дух  человека  вообще; бурное  вдохновение  поэта, погружение  в философские
размышления,  непоколебимую волю  стратега и  т.  п.  Доминирующим свойством
греческого  портрета  является  выражение  воли,  стремление к  действию,  к
активности.  В  галерее греческих  портретов мы найдем характеры  сдержанные
или, скорее, замкнутые или открытые. Но о чувствах,  переживаниях этих людей
мы  почти ничего не знаем. Греческому портрету  чуждо  выражение  улыбки или
самозабвения.
     В отличие от греческого римский отдел  античного музея поражает обилием
портретов. При этом римские портреты существенно отличаются от греческих как
по внешним, так и по  внутренним  признакам.  Прежде всего,  в  Риме создано
очень много  женских  портретов,  в Греции же их почти нет. Римские портреты
обычно  изображают императоров,  полководцев, чиновников; греческие портреты
чаще  изображают  ученых и  художников. К  этому  присоединяется отличие  по
существу.  Греческие портреты передают  типичные черты  человека;  при  этом
человек,   так   сказать,   подчиняется   статуе,  тем   чисто  пластическим
возможностям, которые  скрыты  в  форме  головы  и  чертах лица.  В  римском
портрете,  напротив,  человек часто  совершенно подавляет  статую,  так  как
художник   стремится    схватить   в   голове    и    лице   индивидуальные,
остроперсональные и часто совершенно случайные черты.
     Эта разница  особенно бросается в глаза, если  сравнивать  не бюсты,  а
статуи во  весь рост. С одной стороны,  возьмем греческую  портретную статую
персидского  сатрапа Мавсола  (IV век до н. э.). В ней  воплощены типические
черты восточного властителя -- борода, длинные волосы, медленные, привольные
движения  (изогнутое  тело  и  наклон головы); при этом специфический  ритм,
присущий образу  Мавсола, равномерно выдержан  во всей статуе -- в голове  и
теле. Перед нами портрет с головы до ног.
     Совершенно иначе решена проблема в римском портрете императора Клавдия.
У императора тело Зевса,  идеальное и условное, заимствованное из греческого
репертуара,  и на  этом  условном  теле -- индивидуальная голова Клавдия,  в
которой подчеркнуты  остроиндивидуальные, обыденные  черты  императора,  его
духовная ограниченность. Таким образом, статуя состоит из двух стилистически
и психологически разноречивых частей.
     Весьма возможно, что эта своеобразная двойственность римских портретных
статуй опирается на традиции  этрусской скульптуры,  на  те этрусские статуи
умерших,  которые  помещались  на  крышках саркофагов.  Тело у  этих  статуй
представляет собой условный, пассивный придаток к огромной, жутко реальной и
индивидуальной  голове,  словно  предвосхищающей  расцвет  бюста  в  римской
скульптуре.
     Эволюция  римского  бюста очень  поучительна. В  греческой  скульптуре,
собственно говоря, не было бюста в полном смысле слова -- портрет состоял из
головы и шеи. Примерно по  этой же  схеме делались и римские портреты  эпохи
ранней республики.  Позднее, во времена Цезаря,  границы  портрета  начинают
расширяться,  особенно спереди, появляются  контуры груди  (хотя  сзади бюст
выдалбливается). Еще позднее, во времена Флавиев,  граница бюста расширяется
до плеч. Во  времена Траяна появляются контуры рук и плеч.  Наконец, в конце
II века н.  э. границы бюста снижаются почти до  талии, а руки  изображаются
полностью  (бюст императора  Коммода  в  виде Геракла  с  дубинкой и львиной
шкурой).
     Вместе  с тем, начиная с эпохи  Адриана, растет  популярность бурава, с
помощью  которого  можно  просверлить  глубокие   отверстия  и  употребление
которого решительно меняет  трактовку  волос.  Греческий скульптор трактовал
волосы как  компактную массу, подчиненную форме  головы;  римский  скульптор
превращает волосы  в орнаментальное обрамление головы с богатой декоративной
игрой  света  и тени. К этому же времени относится  и новый  прием трактовки
глаза,  который  придает   взгляду  неизвестные  раньше  выразительность   и
динамику. Благодаря тому что скульптор прочерчивает контур радужной оболочки
и делает две маленькие выемки, которые  создают впечатление бликов света  на
зрачке, взгляд приобретает направление и энергию, он смотрит и видит.
     Хотя  римский  портрет  индивидуальней,  мгновенней,  "случайней",  чем
греческий, но и ему не  хватает  психологической экспрессии. Римский портрет
только  намечает, но отнюдь не решает  проблемы психологического портрета: в
римском  портрете нет  "души",  нет  проникновенного  взгляда,  нет  веры  в
человека, откровенности со зрителем, он не стремится завязать с ним беседу.
     Эти  особенности римского  портрета  проявляются в последовательной его
эволюции  в сторону стилизации  и  идеализации.  Происходит как бы  удаление
портрета от зрителя и в духовном, и в оптическом  смысле -- портрет начинает
жить  не в реальном  мире, а в сфере абстрактных символов и понятий. Крайняя
ступень  этой эволюции  --  голова императора Константина. Уже  колоссальные
размеры (два  метра вышины)  выводят эту  голову далеко за  пределы реальной
действительности. Кроме того, это вообще не голова,  а лицо, и даже не лицо,