ругал  меня,  кричал,  что такой дуры еще  не  встречал,  а  потом
сказал: «Сами они дураки, а ты петь будешь, я тебя вылечу».
   Я  занималась с Сергеем Яковлевичем дней 6–7 подряд.  В  первую
же  неделю  голос  вернулся. Маэстро  не  только  учил  меня,  как
заставить больные связки хорошо смыкаться (атакой), но и делал мне
массаж   гортани.  Еще  полгода  я  занималась  с   чуть   меньшей
интенсивностью  –  по  4 урока в неделю. Голос  окреп,  охриплость
исчезла  навсегда. А все мои друзья, с которыми я  встречалась  на
уроках  Ребрикова, говорили, что я стала петь так,  будто  за  эти
несколько месяцев окончила консерваторию.
   Весной  я  поступила в Академию при театре, а на следующий  год
ушла  из  хора уже полностью здоровой. Теперь на уроках с  Сергеем
Яковлевичем я учила партии Травиаты и Джильды, Марфы и Снегурочки.
За  несколько  лет  он воспитал во мне и педагога  –  научил,  как
говорил  сам,  «делать  голос». Очень  часто,  придя  на  урок,  я
заставала у маэстро других учеников. Приходилось сидеть по часу  и
более, слушать. Порой Сергей Яковлевич остановит кого-нибудь и  ко
мне  с  вопросом:  «Почему я остановил (ну, например)  Наташу?»  Я
молчу,  думаю. А он мне говорит: «Ты что, полагаешь, я просто  так
держу  здесь всех по два часа? Надо учиться слышать ошибки, знать,
как вытащить голос, как заставить связки смыкаться…»
   Сейчас  уже  5  лет я работаю преподавателем вокала  в  Детской
музыкальной школе имени Игумнова, и иногда беру себе  в  класс  на
первый  взгляд  совсем безнадежных детей – без голоса,  без  слуха
(так же, как Сергей Яковлевич – из «спортивного интереса»). И  еще
раз убеждаюсь, что маэстро был прав – почти у всех можно в той или
иной степени развить вокальные данные.
   Всему,  что  умею,  я обязана моему учителю.  Все  мои  ученики
знают  о  нем,  почти  на  каждом уроке  я  рассказываю  о  Сергее
Яковлевиче Ребрикове: о том, как он учил не только петь, но и жить
–  быть  хорошим человеком, противостоять трудностям и  добиваться
своей цели!»
   
   Владислав Иванович Пьявко
   Народный артист СССР и Кыргызстана, академик Междуна-
   родной     академии    творчества,    первый     вице-президент
Международного  союза музыкальных деятелей, лауреат  международных
конкурсов, с 1965-го по 1989 год – солист Большого театра, в
   1968–1969 годах стажировался в «Ла Скала». В 1965 году  окончил
ГИТИС по классу пения у Сергея Яковлевича Ребрикова.
   
   Воспоминания  о  С. Я. Ребрикове взяты из книги  В.  И.  Пьявко
«Тенор. Из хроники прожитых дней»
   
   «А Отелло я буду петь?..»
   …К  этой  общей  курсовой «драме» прибавилась  личная  драма  с
голосом: из двух октав (ля малой – ля второй октавы), с которыми я
поступил  в институт, к концу первого курса остались всего  четыре
ноты   на  центре,  и  то  непонятного  тембра.  Это  меня  совсем
обескуражило,  поскольку  со мной вместе  поступавшие  ребята  уже
пели, развивали свои голосовые данные, приобретали какие-то навыки
владения голосом. А я извергал нечто расширенное, сиплое. Особенно
меня  бесило,  что Сережка Менахин, у которого при  поступлении  в
институт и фа-диез-то по праздникам бывал, стал бурно развиваться.
Обеспокоенный  этим  обстоятельством,  я  стал  ходить   по   всем
вокальным  классам  и слушать, как занимаются другие  педагоги  со
своими  учениками,  пытаясь разобраться в том, чей  метод  занятий
подойдет лично мне. Очень понравилось, как вел свои занятия Сергей
Яковлевич  Ребриков. У него в классе я и услышал,  как  стал  петь
Менахин. Я познакомился с Ребриковым, чаще стал бывать у  него  на
занятиях.  Часами  мы ходили с ним вместе по Москве,  размышляя  о
моей  судьбе,  о возможностях моих голосовых данных. Когда  Сергей
Яковлевич  согласился наконец взять меня в свой класс,  я  заверив
его, что буду заниматься, как вол, с надеждой спросил его:
   – А Отелло я буду петь?
   Он  посмотрел на меня вопрошающе, пытаясь понять,  идиот  перед
ним или фанатик.
   –  Там  видно будет, – сказал он, чуть улыбнувшись,  и  уже  со
второго  курса  я  продолжал  заниматься  вокалом,  вернее   будет
сказать, начал заново, в его классе.
   Если  бы  обезьяна  знала, что повлечет за  собой  палка  в  ее
руках,  она  бы, по-моему, никогда не рискнула взять  ее  в  руки.
Занятия  с  Ребриковым начались с осознания суровой реальности:  в
вокале  я  крохотный ребенок, который, валяясь на  пузе,  пытается
изредка приподнимать головку, а шейка-то еще не держит ее. Так что
до первых шагов еще как до Марса. Мышцы, участвующие в организации
звукоизвлечения,  дезорганизованы  настолько,  что  нужно   каждую
группу мышц тренировать отдельно.
   И  началось:  успокаивание  языка,  который  при  пении  торчал
колом,  боком или еще черт знает как и все невпопад.  Челюсти  при
извлечении  звука  выплясывали «камаринскую»  вместо  того,  чтобы
спокойно отбрасываться вниз в нужный момент. Мягкое небо вместе  с
маленьким  язычком  постоянно свисало, не  только  не  участвуя  в
процессе  звукоизвлечения,  но даже, наоборот,  мешая  последнему.
Связки  смыкались  не  полностью,  вяло,  а  поэтому  шел  сип   и
интонационных погрешностей был вагон.
   Добившись  сознательного с моей стороны  устранения  всех  этих
недостатков,  мы  стали  наращивать диапазон,  выравнивая,  словно
нанизывая бублик за бубликом на натянутую струну, нотки-звуки. Это
была по-настоящему адская работа, и, казалось, ей нет ни конца  ни
края. Каждый день занятий приносил с собой то радость познания, то
горечь   бессилия  от  неумения  сделать  то  или  иное  вокальное
упражнение, извлечь тот или иной звук…
   
   
   Сережа
   Я  позвонил ему вечером 24 января 2000 года. Совсем недавно, 22
ноября,  ему  исполнилось 92 года, но выглядел он бодряком,  везде
бывал и ясно мыслил.
   – Сережа, ты пойдешь 26-го в Большой зал на концерт?