призматический куб из стекла и стальных перекрытий. От множества окон здание
это выглядело фестончатым, как крылья стрекозы. К  нему  примыкали  какие-то
галереи. По углам его стояли арки, а на самой крыше этого куба торчала башня
с флагом.
     - И вам не жалко собор? - спросил я. Он удивленно посмотрел на меня.
     - Вот еще! Этот клоповник, поповскую пылесобирательницу эту жалеть?  Да
что ты...
     Я промолчал. Что и говорить, все  тут,  очевидно,  отвечало  последнему
слову строительной техники.
     - А на крыше что? - спросил я.
     Он рассмеялся.
     - Что ж ты не узнал свой будущий археологический отдел? Вот там  будешь
сидеть со своими камнями, а мы с Кларой вот куда поместимся. - И он  показал
на огромные, как ворота, окна нижнего этажа.
     И тогда зачастил в музей этот маленький, вежливо  улыбающийся  человек,
но теперь он был непроницаем  и  замкнут,  как  и  тот  английский  фибровый
чемоданчик, который он постоянно таскал с собой. Со  мной  скульптор  только
раскланивался. Появлялся он всегда в самом конце дня, вежливо здоровался  со
всеми, потом останавливался перед кабинетом директора и деликатно  стучал  в
кожаную архиерейскую дверь  одним  ноготком.  Дверь  перед  ним  открывалась
тотчас же. Директор, усталый, распаренный, но большой  и  добрый,  стоял  на
пороге и благодушно повторял: "Жду, жду, пожалуйста", - и наклонялся, слегка
обнимая его за плечи.  Затем  дверь  закрывалась,  скрипели  стулья,  что-то
вынималось из чемоданчика и раскладывалось на столе,  начинался  разговор  и
какие-то обсуждения. Несколько раз, очевидно, по телефонному звонку,  к  ним
приходил и Добрыня-Ротатор, а иногда я слышал его могучий лекторский голос с
великолепными вибрациями  и  переливами.  Порой  доносилась  и  какая-нибудь
особенно мудрая фраза, афоризм, которому суждено стать пословицей в веках.
     Например: "Когда я увидел в первый раз Исаакиевский  собор,  я  сказал:
"Да, это окаменевшая соната", или еще  круче:  "Вавилон  погиб,  потому  что
задумал дотянуться куполом до Бога. Но наши флаги и  вышки  врежутся  уже  в
пустое небо".
     Потом эта же фраза, в урезанном, конечно, варианте (без Бога) появилась
в газете "Социалистическая Алма-Ата".
     - Да объясните  же  вы  ему,  дураку,  -  сказал  я  директору,  -  что
столпотворение вавилонское и гибель Вавилона - это два совершенно  различных
события.
     Директор вдруг рассердился.
     - Не придирайся, это тебе не археология. Поезжай-ка,  -  сказал  он,  -
брат, лучше в горы, пора закругляться с раскопками.
     Я плюнул и больше ничем и интересоваться не стал.
     На другой день я уже был в горах.


        Глава пятая

     Неожиданно  кончилось  лето.  Листья  на  березах  истончились,   стали
прозрачно-золотистыми, похожими на пластинки слюды. Густой и частый  осинник
побагровел, поредел, и  через  него  засквозил  противоположный  прилавок  с
соседней усадьбой (забор, ворота, зеленая крыша). Повеяло  тонким  и  вязким
ароматом, так пахла увядающая трава, тяжелые осенние цветы,  омытые  ночными
дождями, осыпающиеся листья. Они и падали-то теперь по-осеннему  -  медленно
кружась и порхая. Появилось повсюду очень много красного  и  желтого  цвета.
Если листья  кленов  светлели,  желтели,  истончались  и  становились  почти
светочувствительными, то кусты барбариса перед концом наливались багрянцем.
     И, заметив осень раз, я стал ее уже находить всюду. Например, спускался
я к  Алма-Атинке,  останавливался  на  камнях,  стоял  и  смотрел,  как  она
грохочет, крутится и шипит меж камней, и чувствовал всей  кожей,  какая  это
ледяная, обжигающая вода. Шел  по  каменистому  песчаному  косогору,  сплошь
заросшему осинником, дудками и аккуратными  фестончатыми  лопушками  нежного
лягушачьего цвета, и видел внизу и дно оврага, и  сиреневые  глыбы  на  этом
дне. А раньше через листву ничего нельзя было разглядеть.
     У нас было пять рабочих - два старика, трое молодых. И надо  отдать  им
должное: работали они как черти. Так мы их купили своими байками  о  кладах.
Когда  мы  рассказывали  им  о  Венере  Милосской,   о   золотом   саркофаге
Тутанхамона, о сокровищах Елены Прекрасной, у них  загорались  глаза  и  они
вскрикивали, качали головами и становились как пьяные. А однажды я рассказал
о том, что лет пятьсот  тому  назад  в  Риме  по  Аппиевой  дороге  откопали
красавицу. Она лежала в гробу, но казалась живой. Румянец на  щеках,  тонкая
нежная кожа, длинные  ресницы,  высокая  девичья  грудь.  На  ней  был  убор
невесты. Красавицу перенесли в Ватикан и выставили напоказ. И  вот  началось
паломничество. Приходили из самых дальних  мест,  и  людей  становилось  все
больше и больше. Ходили странные слухи. Женихи начали отказываться от невест
и уходить на свидания к гробу. Кончилось все это тем, что  по  приказу  папы
гроб опять закопали в землю.  Так  вторично  умерла  красавица,  пролежавшая
тысячи лет в земле.
     Когда я кончил рассказывать, Потапов махнул рукой и сказал:
     - Ну, спящая царевна. Даже книжка такая есть. "Пушки  с  берега  палят,
кораблю пристать велят".
     - Да нет же, - сказал я, - это не сказка.
     - А что же это такое? -  спросил  бригадир  презрительно.  -  Форменная
бабья прибаутка, и все.
     А самый молодой из наших рабочих - высокий, белокурый, тонколицый,  его
звали Козлом - покачал головой и тихо спросил:
     - И неужели это все было?
     Я сказал: да, было. Красавицу эту видел человек верный и тут же записал
все в тетрадку; ни одна из его записей, кажется, никогда не оспаривалась.
     - Ведь надо же, - сказал парень, подавленно выслушав меня. - Ведь  надо
же. Так что же, она вроде как обмерла на тысячи лет или как? Ведь надо же, -
повторил парень задумчиво.
     - Ну вот ищи, - сказал Корнилов грубовато и насмешливо.  -  Здесь  тоже
где-то такая красавица находится. Вот недавно от нее две  чешуйки  принесли.
Значит, лежит где-то, тебя с лопатой дожидается.
     И тут же все засмеялись. Так шуткой все и кончилось.
     А на другой день  к  нам  опять  пришел  бригадир  Потапов.  Он  вообще
наведывался к нам каждый день - то яблони оглядывал, то  приходил  смотреть,
как косят траву, то где-то близко строилась баня и он приводил техника. А  в
этот раз он пришел без всякой нужды - через плечо мешок, в руках вилы.
     - Ты что это, как водяной бог с фонтана? - сказал я.
     Он как будто не расслышал  моих  слов,  поздоровался,  махнул  фуражкой