бригадира посадят, и молчал. Молчал и он. На третьем или четвертом километре
нам, наконец, повезло. Попался знакомый шофер, и  мы  как-то  очень  быстро,
тары-бары, трали-вали ("А где теперь Петька Гвоздев? А что Маруська,  все  с
тем, косым? А кто ездит с председателем?"), доехали до пивного завода. Здесь
начинался  город,  отсюда  Алма-Атинка  текла  уже  по  равнине.  Тут  мы  и
расстались с Дашей. Она  не  особенно  понимала,  что  такое  происходит,  и
поэтому покинула нас беззаботно. Бригадир  наказал  ей  ждать  его  до  утра
(тетке пока ничего не говорить), а в обед бежать к  председателю  и  сказать
ему, что вот Иван Семеныч убил казенного удава и пошел с ним ("Напиши  куда!
Адрес"), да и не пришел до сих пор. Так не случилось уж что?
     Итак, мы простились на мосту.  Даша  ушла,  помахав  нам  рукой,  а  мы
остались ждать попутной. Бригадир сидел на перилах моста в пыльных  сапогах,
что-то посвистывал и листал самодельную записную книжку в  желтой  картонке.
Потом вытащил зеленую бумажку и потряс ею.
     - Вот она, родная! Живые пол-литра, - сказал он.
     - Да деньги и у меня есть, - проворчал я.
     - Да? - Он сразу оживился и поднял мешок. - Ну  тогда  пошли  напрямик.
Здесь по дороге на мельнице "Смычка" есть шашлычная. Там и машину  подцепим.
Пойдем!
     Мы спустились с дороги и пошли через поле. Вот этот последний путь  мне
почему-то запомнился особо. То было место, где  горная  речка,  вдруг  резко
изгибаясь, нырнет в лопухи и через двести метров появляется  снова  ласковой
тихой Алма-Атинкой - спокойной городской речкой. Зато здесь у нее появляются
отмели, косы, намывные песчаные островки, а кое-где даже тихие  заводи  и  в
них светло-зеленые клубки - комья русалочьих волос.  Здесь  купаются.  Здесь
лежат и загорают. Сюда любят бегать ребята. Здесь над разноцветными голышами
стоят спокойные, дымчатые, как стрекозы, плотвицы.
     Так мы прошли с версту. Бригадир шел по песку, я по  воде  -  парной  и
ласковой, А потом река вдруг  потемнела,  напряглась  и  остановилась  около
камней, свирепо гудя и набирая сивую, морщинистую пену.
     - Тут взрыв о прошлый год делали, - сказал Потапов, - русло  расширяли.
Видишь, что получилось? Столько он тут, дурак, поуродовал!
     Глыбины лежали в воде то боком, то плашмя,  и  вода  возле  них  ходила
винтом. А около двух острых, косо срезанных  глыбин  -  очевидно,  Сциллы  и
Харибды этих мест - свила гнездо семья мелких сердитых  бурунов.  Но  прошли
метров сто, и опять потянулись косы, заводи, а в них тихие рыбки и солнечные
тени на дне. Все просто и ясно, понятно.
     Прошли с полверсты, пересекли какую-то дорогу и  вышли  в  поле.  Сразу
потянуло  влажностью  и  прохладой  большого  открытого  пространства.  Река
появилась  опять  тихая,  неслышная,  в  широких   низких   берегах.   Пышно
разрастаются болотные травы: высокие  дудки,  белые  воздушные  зонтики  (их
настоем    отравили    Сократа),    широкие,    разлапистые    листья,    то
оранжерейно-нежные, то тропически зеленые, сердитая голубая осока, а дальше,
там, где тростинки зелены уже просто  до  черноты,  державным  строем  стоят
вокруг какого-то окна или особо опасной топи  камыши  в  коричневых  меховых
опушках.
     - Снять сапоги, - вздохнул бригадир. - Дай плечо.  Тут  и  ухнуть  одна
минута. Пойдем стороной, где мох.
     Мох  здесь  был  влажный  и  высокий.  Металлически  лиловая  ржавчина,
холодная, как ключевая вода, закипела  у  нас  между  пальцами,  но  окна  и
промоины стали отходить вбок. Зачастили небольшие кусты, поднялся болотистый
ивняк. И кора на нем на солнце блестела, как золото  на  ложках  суздальских
мастеров. Белая хищная птица с круглыми голубыми глазами сидела  на  вершине
большого куста и равнодушно, не мигая,  -  так  могут  глядеть  на  человека
только гады и хищные птицы - смотрела на нас.
     -  Она  на  той  стороне  живет,  -  сказал  бригадир  и   показал   на
черно-зеленые и сизые осоки. - А воздух, чуешь?
     Да, воздух здесь был совсем особый. Болото курилось  тысячами  запахов,
тонких, терпких, не смешивающихся друг с другом. По-одному пахли мох и вода,
по-другому - неясно и терпко - осоки. Неуловимый, чайный аромат  исходил  от
странных, бурых цветов  с  телесно-серыми  лепестками  и  мохнатой  пчелиной
шапочкой, и совсем иным - водой и  торфом  -  несло  от  широких  промоин  с
совершенно прозрачной, но, как казалось сверху, черной водой. Кое-где в них,
как свечки, стояли восковые кувшинки.
     И в помине не было тут  того  открытого,  задорного  перезвона,  как  в
молодом  осиннике  или  ельнике,  -  там  весь  лес  шуршит,  как   огромный
муравейник. Там слышно, как опята лезут на пни, лист -  на  лист,  здесь  же
только мох хлюпал под  ногами.  Даже  зеленые  лягушки  с  золотыми  глазами
телескопов уходили под воду без взрыва и щелканья.
     - Приволье-то какое, - сказал бригадир. - А тут...
     И я понял: "А тут в тюрьму идешь".
     Ветер пробежал вдоль  по  камышам,  и  они  заколебались,  задвигались,
задышали, бесшумно показывая свои широкие  голубоватые  лопасти  и  изнанки.
Сзади нас раздался громкий, короткий, отрывистый писк. Я оглянулся.  Это  та
белая птица снялась с ветки и  полетела.  Она  кувыркалась,  становилась  то
боком, то плоскостью,  словно  норовя  нащупать  подходящий  воздушный  ток.
Наконец, видно, нащупала его и спокойно взмыла, набирая высоту.
     "Нет, окончательно все это глупость", - решил я.
     Через минут пять мы выбрались на шоссе,  и  Потапов  шмякнул  мешок  на
асфальт.
     - Дошли, - сказал он.
     Мы подошли к павильону. Павильон этот стоял у автобусной  станции.  Был
он новенький, легонький, разноцветный, лакированный и весь  блестел.  Народу
набралось уже порядочно.  С  десяток  человек  сидело,  несколько  стояло  у
стойки. Кто-то спал, положив голову на стол.  Красивая  рыхлая  блондинка  в
белом фартуке стояла над бочкой, и кружка так и летала у нее в руках.
     - Молодец, Маша. Так ты никогда не проторгуешься, - похвалил  бригадир.
- Ну-ка и нам по полной.
     Продавщица поглядела и засмеялась.
     - А мы уж вас вспоминали, - сказала она весело. - Тут ваш  приятель  из
пограна заезжал с компанией. Это беленькая что, его жена?
     Потапов посмотрел на меня.
     - Чуешь, Алексей? Вот где она, наша Софа-то. И долго сидели? -  спросил
он.
     - Да нет, с полчаса, говорят - встречают кого-то: профессор московский,
что ли, должен приехать.
     - Профессор? - насмешливо переспросил Потапов и ногой загнал мешок  под
стол. - Теперь что-то все  стали  профессорами.  Вот  и  я  тебе  профессора
привез. Высший специалист по пятакам. У вас там ребята старых железяк  нигде
не находили?