- Вот ведь какой дурак! - сказал  Потапов,  дойдя  до  этого  "ура".  -
Золото он нашел!.. Да раньше, доведись у нас в станице... Эх, научники!
     Он был так возмущен, что не мог ни  одну  фразу  договорить  до  конца,
только фыркал и махал рукой.
     - Ладно, Иван Семенович, - сказал я мирно. - Ладно! Конечно, сейчас это
нам ни к чему. Но вообще кость в раскопках - это вещь.
     Он посмотрел на меня и усмехнулся.
     - Вещь! Да я, знаешь, сколько этой вещи каждый месяц  в  город  отвожу?
Вагоны! И что-то никто не интересуется ими. А ведь те же самые: коза,  овца,
барашек. Так что же, не такая же кость? Интересно!
     - Такая, да не такая, - ответил я. - Этим вот  барашкам,  что  Корнилов
открыл, может, тысяча лет. Понял?
     Потапов усмехнулся и что-то поддал ногой.
     - Вот тоже наука валяется, - сказал он и поднял с травы что-то черное и
грязное,  какой-то  влажный  ком  земли.  -  Эй  вы,  артисты!  Чего  заразу
разбросали? - крикнул он парням. - Куда теперь это девать?
     - А что это такое? - спросил я.
     - Чурка! - ответил он презрительно. - Столб тысячу лет назад тут стоял.
Столб! На столбе мочала... Он нагнулся, поднял  чурку  и  размахнулся,  чтоб
пустить ее под откос.
     - Стой! - сказал я, перехватывая его руку. - Дай-ка я посмотрю.
     Это был срез бревна - очень ровный, только слегка подгнивший по  краям.
Сердцевина же сохранилась полностью.
     - Вот что, - сказал я. - Это я заберу. Пойду сейчас к реке и отмою.
     - Иди, - сказал Потапов сердито. - Вещь! Иди! Мой! Вещь! Иди!
     И пошел, сердито бормоча и размахивая  руками.  Но,  дойдя  до  дороги,
вдруг остановился и крикнул совсем иным тоном - ясным и добрым:
     - Слышь! Отмоешь свою вещь, чай пить приходи! И своего  чудака-мученика
приводи, а то совсем отощал, пока тебя не было. Вещь! Ах ты!.. Вещь!

     А для меня эта чурка и впрямь была самой настоящей вещью. Несколько лет
тому назад мне в руки  попала  книга  "Занимательная  метеорология".  Уж  не
помню, кто был ее автором, но одна глава  заинтересовала  меня  чрезвычайно.
Древесина,  писалось  в  книжке,  является  очень  точным  документом,   она
свидетель всех земных и небесных сил, проявившихся за период  роста  дерева.
Засухи, ливни, суховеи, большие пожары, слишком суровая зима, слишком жаркое
лето,  солнечные  пятна,  изменение  климата,  отход  Гольфстрима,   ледяная
арктическая блокада (и такое было в жизни нашей планеты) - словом,  все-все,
что пережила земля и увидело небо, все это фиксируется  и  хранится  в  туго
свернутой ленте годового кольца.
     Помню, как тогда меня, ученика  восьмого  класса,  поразила  эта  связь
всего со всем. Я подумал: а может быть, это только начало, и  гораздо  более
тонкие, непрослеживаемые нити соединяют космос  и  сосну,  куст  орешника  и
созвездие Ориона? Кто знает, какие затмения, северные сияния,  происхождение
кометы, вспышки новых звезд прочтут наши потомки по доске,  скажем,  старого
шкафа, стащенного с чердака. Может, и все звездное небо зашифровано  там!  Я
так был захвачен этим, что стал искать специальную литературу  и  узнал  еще
больше.
     Я узнал, что кольца деревьев указывают на какую-то  пульсацию  климата,
на какие-то циклы жизнедеятельности планеты, не совпадающие  ни  с  периодом
солнечной активности, ни с чем иным. Что-то  неведомое  случается  с  землей
через каждые десять, через каждые тринадцать, тридцать пять лет, и  все  это
складывается в мощный столетний цикл. Он  тоже  прослежен  -  узнал  я  -  в
течение трех с  половиной  тысячелетий  на  кольцах  гигантской  секвойи  из
Калифорнии.
     Вот бы сделать такую таблицу и для наших широт!
     Я носился с этой идеей целый месяц,  а  потом  как-то  забыл  о  ней  и
вспомнил только через десять  лет.  На  чердаке  музея  хранилось  несколько
отличных спилов с тянь-шаньских сосен. На одном из них было двести семьдесят
пять годичных колец, другие были моложе, но тоже очень старые.  Я  поговорил
об этом с директором  и  он  мне  привел  дендролога,  совсем  еще  молодого
человека, футболиста и баскетболиста, в майке и с жестким ежиком на голове.
     Исходя из нашего материала, он составил сравнительную (судя по  толщине
колец) таблицу влажных и засушливых годов в районе города Алма-Аты за двести
пятьдесят лет, и мы выставили ее в музее.
     Однако дендролог не был доволен.
     - Двести пятьдесят лет? Что это? - говорил  он.  -  Современность!  Вот
если бы узнать, какой здесь был климат тысячу  лет  тому  назад.  Неужели  в
курганах  ничего  нельзя  найти?  Ведь  бывают   там   какие-то   деревянные
подпорки...
     Никаких подпорок в курганах, конечно, не бывает, но вот один отпил,  и,
может быть, даже именно тысячелетней  давности,  все-таки  оказался  в  моих
руках.

     Внизу у реки я тщательно отскреб чурку от грязи,  промыл  ее  несколько
раз и положил сушиться. А сам пошел по берегу смотреть валуны. Здесь их было
превеликое множество, как будто  целое  стадо  -  красных,  зеленых,  синих,
аспидно-черных - приковыляло сюда с гор и, добравшись до  песка,  застыло  в
разных позах: кто повалился на бок, кто заполз под  кусток,  кто  по  колено
зашел в реку, подставляя горбатую спину солнцу и ледяным брызгам. Один самый
длинный черный валун с узкой хищной мордой поднялся на дыбы и  замер  так  в
нелепой позе, похожий на только что  вылезшего  из  берлоги  перезимовавшего
медведя.
     Вот около него через час с чуркой  в  руках  и  застал  меня  Корнилов.
Посмотрев на меня, он засмеялся и легко сбежал по тропинке. На нем был белый
костюм, плащ, переброшенный через плечо.
     - Ну как Потапов? - спросил я. Он опять засмеялся.
     - А что Потапов? - ответил он. -  Эти  злые  и  нервные  мужики,  писал
где-то Чехов, - удивительно верно подмечено! Удивительно! Вот и  этот  такой
же: накричит, наплюется, а  потом  ходит  и  качает  головой:  "Эх,  неладно
получилось". Ведь это он меня за вами послал: "Хранитель обиделся, с  чуркой
на реку побежал". - Он засмеялся. - Нет, в самом деле, что за чурка-то?
     Он наклонился, поднял ее и стал рассматривать.
     - Но ведь нет на ней ничего, - сказал  он  удивленно.  -  Это  попросту
кусок гнилого бревна, и все!
     Меня коробил его тон, но объясниться, конечно, было необходимо.
     - Видите ли, - сказал я, - с этим связана одна проблема,  которая  меня
когда-то очень интересовала.
     И в нескольких словах я изложил ее сущность: годовые слои,  возможность
получить картину температурного режима столетия, возможность сравнить  ее  с