Гусев  управлял  строительными  припасами и казной, отпущенной для крепости.
Сюда,  в  огромный  двор,  огороженный  частоколом, сваливали бревна, доски,
камень,  кирпич,  известь; сюда сгоняли людей, здесь чадно дымили костры, на
которых  варилось  жидкое  хлебово  для трудников, отсюда писались бумаги на
Москву,  сюда  к  Сильвестру  Петровичу  приходили  со слезными челобитными,
здесь  принимал он стрелецкого голову, поручика Мехоношина, капрала Крыкова,
морщась, вслушивался в их слова, соглашался или отменял их приказания.
     От  вечного  недосыпания  глаза  у  Иевлева  стали  красными, от снега,
дождей,  ветров  лицо  побурело.  Однажды, провалившись под лед на Двине, он
несколько  часов  не  мог  переодеться  в  сухое.  Вскоре  его стала крутить
лихорадка.  Он  перемогался,  страшась  занемочь  надолго;  бабинька  Евдоха
лечила  его  своим вещетиньем, медвежьей мазью, горячей баней - не помогало.
Воевода  прислал иноземца лекаря, Сильвестр Петрович иноземные декохты вылил
-   лекарь  ему  не  внушал  доверия.  Лихорадка  миновала  сама  собой,  но
невыносимо  стали  болеть  локти, колени, плечи. По ночам от боли сами собою
из  глаз  выжимались  слезы.  Егорша  растирал  капитан-командора  водкой  с
перцем,  ставил припарки. К утру становилось легче, только ноги сделались не
слишком  послушными.  Сильвестр  Петрович велел Егорше вырезать трость, стал
ходить,  опираясь  на  палку.  Думный дворянин Ларионов непререкаемо сообщил
воеводе:
     - Недолго,  вовсе  недолго  протянет  сей анафема. Как лето сделается -
почернеет, и отпоем...
     Воевода вздохнул:
     - Приберет господь, тогда и возрадуемся. Ныне - рано.
     Дьяк  Гусев,  увидев  Иевлева тяжело опирающимся на палку, шепнул о том
палачествующим на съезжей Абросимову да Молокоедову:
     - О трех ногах пошел, а годы еще не старые. Здесь и похороним...
     - Со скорбию! - хихикнул Абросимов.
     - Ужо поскорбим! - обещал Молокоедов.
     В   Сергиевском,   в   Николо-Корельском,   в  Пертоминском  монастырях
передавали радостно архангельские вести:
     - Иевлев,  песий  сын,  подыхает:  ликом  исхудал, очи кровью налились,
недолго нам ждать...
     - Дьяк  Гусев  отцу келарю сказывал: в Семиградной избе чего-то делает,
а  потом  вдруг и застонет. Видать, огнем его сатанинским так и палит, так и
палит...
     - То  колокола  ему  наши  святые  отливаются.  Слезы  наши, горе наше,
тишина наша беззвонная...
     У  воеводы Алексея Петровича не бывал Иевлев никогда. Все решал и делал
сам,  будто  князя  и  на  свете  не  было.  Прозоровский  помалкивал, боясь
ввязываться,  но свирепел с каждым днем все более. Съездил даже за советом к
архиепископу   Афанасию.  Старик  принял  его  в  полном  облачении,  сказал
смиренно:
     - Молюсь за тя, воевода достославный.
     Лекарь  Дес-Фонтейнес  на  расспросы  князя  о  силе шведского воинства
пожимал плечами, отвечал односложно:
     - Нарва, князь, на многие годы все предопределила.
     Воевода кряхтел:
     - Пожгут город-то?
     - Много  вероятия, что город будет сожжен. Король Карл слов на ветер не
бросает.
     - Большой ли силою придут, как думаешь?
     - Малыми силами идти не имеет смысла, князь.
     - Да  ведь  вот пушки капитан-командор льет, крепость строит, стрельцов
учит...
     Дес-Фонтейнес  молчал.  Темное  его  лицо  ничего  не  выражало.  Глаза
смотрели в стену, мимо воеводы.
     - Чего молчишь? Совета спрашиваю, а он молчит.
     Однажды  лекарь сказал, что мог бы предположить исход сражения, если бы
знал,  какова  будет крепость. Воевода всполошился, послал дьяка Молокоедова
в  Семиградную  избу, чтобы пришел инженер Резен и доложил, что за крепость.
Инженер  пришел к вечеру, обильно поужинал за богатым боярским столом, потом
сказал, дерзко скаля зубы:
     - Крепость  будет превосходная, и могу поставить свою голову об заклад,
что ни один корабль безнаказанно мимо крепости к городу не проследует.
     Прозоровский разобиделся:
     - Впервой слышу. Все тайно, все тишком... Самого воеводу обходите.
     Инженер спросил с глупым видом:
     - А разве князь не имеет копии чертежной крепости?
     Дес-Фонтейнес  сказал,  что как это ни неприлично, но чертежей князь не
видел.
     - И вы, достопочтенный магистр, тоже не видели?
     На  мгновение  взоры  иноземцев  -  бременца  инженера  Резена и шведа,
именовавшего  себя  датчанином,  лекаря  Дес-Фонтейнеса - встретились. Резен
смеялся  над  шведом. Лекарь Дес-Фонтейнес подумал беззлобно: "Хитрец, хочет
денег.  Что  ж, свой своему не враг, деньги будут. Для начала дадим поболее,
не пожалеем".
     Воеводу  с  Резеном  лекарь  не  без труда помирил, застолье затянулось
надолго,  пили  очень  много,  инженер заметно хмелел. Погодя пьяным голосом
предложил  воеводе  оказать  великую  честь - побывать на цитадели. Провожая
инженера  к  саням,  лекарь  сказал  по-немецки,  что  хорошие услуги хорошо
вознаграждаются.
     - Кем? - спросил Резен.
     Лекарь  объяснил,  что  герр Иевлев напрасно так недружен с воеводою, с
которым  следует  поддерживать  добрые отношения. Князь - влиятельное лицо в
государстве,  он  был  в  свое  время  воеводою на Азове, как раз в ту пору,
когда  стрельцы  там  взбунтовались.  Стрельцы  - злейшие враги государя. Не
надо  забывать, что бунтовщики требовали выдачи на казнь двух персон, только
двух:  ныне  покойного  достославнейшего адмирала господина Франца Лефорта и
князя-воеводу   Прозоровского.   Государь   многим  обязан  Прозоровскому  и
сердечно  его  чтит  в то самое время, когда князь здесь не имеет даже плана
крепости.
     Резен  оскалился,  показывая крепкие зубы, закивал головою, соглашаясь,
но вдруг спросил:
     - Вы долго жили в Швеции? У вас шведское произношение.
     Дес-Фонтейнес от неожиданности смешался.
     Ночь он провел тревожную, без сна.
     На  следующий  день  Резен  сам  приехал  за  воеводою,  но  лекаря  на
постройку  крепости  не  пригласил.  Дес-Фонтейнес  не  сказал  ни слова, но
воевода раскричался. Инженер ответил ему сухо: