- Я  и бог! - так кончают эти мальчишки, - произнес он угрюмо. - Бедная
Швеция...
     Уже  светало, когда премьер-лейтенант привязал своего коня у невысокого
домика,  крытого  шифером, на тихой улице Шепсбру. Разносчики угля, продавцы
пива,  молочницы  б  огромных чепцах верхом на осликах двигались к городским
рынкам.  Из  порта  несло  запахом водорослей, смолою, там грохотали якорные
цепи, подымались паруса.
     Премьер-лейтенант  постучал  в  ставню  рукояткою  хлыста.  Ему открыла
дверь дебелая, добрая сонная Христина.
     - Фрау  опять  ждала вас весь вечер и всю ночь! - воскликнула она. - Вы
разбиваете ее сердце, гере премьер-лейтенант!
     Стуча  ботфортами,  придерживая  шпагу, он вошел к Карин. Она не спала,
неподвижно  лежала  в  кровати,  лицо  ее  было  бледнее  обычного, в глазах
блестели слезы.
     - Ты плачешь? - удивился Дес-Фонтейнес.
     Он  раскурил  трубку, крикнул Христине, чтобы принесла поесть и выпить.
Карин все плакала.
     - Ну,  довольно!  -  сказал  Дес-Фонтейнес.  -  Я прихожу к тебе не для
того,  чтобы  видеть,  как  ты  плачешь.  Может быть, у тебя опять долги? Ты
скажи, и мы покончим с этим делом...
     Улыбаясь,  он  стал  развязывать  кошелек,  который  был  полон золотом
Маргрет.
     - Ты   глупец!   -   сказала  Карин  злобно,  на  этот  раз  золото  не
подействовало на нее. - Ты думаешь, что мне нужны твои деньги...
     - И  деньги  тоже! - усмехнулся премьер-лейтенант. - Деньги нужны всем.
Нет   такого  человека,  который  бы  ими  пренебрегал.  Даже  королю  нужны
деньги...
     - Ты  так  думаешь, потому что никого не любишь! - крикнула Карин. - Ты
плохой  человек,  очень  плохой  человек!  Я не видывала человека хуже тебя.
Недаром моя Христина называет тебя волком. И правда, ты похож на волка.
     Сильными  челюстями  Дес-Фонтейнес  быстро  жевал горячее, наперченное,
жаренное на вертеле мясо.
     - Вот  как? - спросил он равнодушно. - На волка? Раньше ты мне этого не
говорила,  малютка!  Ты  называла  меня  - мой птенчик, да, да, я это хорошо
помню.  А  что касается моей любви, то я ведь тебе и не говорил о ней, и нам
было  недурно,  не  правда  ли? Мы просто резвились, веселились и не тратили
попусту слов...
     Она  села в постели, ночной чепец съехал на сторону, волосы рассыпались
по  плечам.  Чем-то  она напоминала ему Маргрет - может быть, цветом волос и
нежным румянцем?
     - Ну  хорошо  же!  -  воскликнула  Карин.  -  Я посмотрю, как ты будешь
резвиться и веселиться, когда узнаешь то, что знаю я...
     Дес-Фонтейнес обернулся к ней, отстранил тарелку.
     - Что  ты  там  наделал,  глупец,  на  перепутье  трех  дорог?  Ты убил
офицера? За что? Тебе не понравилась песня, да?
     - Я ничего не понимаю...
     - Не понимаешь? Скажи, какая песня тебе не понравилась?
     Она  опустила босые ноги с постели, подошла к нему, придерживая сорочку
на груди, заговорила дрожащими губами:
     - Вчера  ко мне приходил священник от королевского капеллана Нордберга.
Тело  убитого  найдено. Офицеры поклялись на библии, что тебе не понравилась
песня,  они  только  не  помнят  -  какая  была песня... Следствие ведет сам
королевский  капеллан,  дела  о  поединках  поручены  ему.  Теперь они хотят
знать, какая была песня.
     - Глупая  песня  о  Нарвской  битве!  - сказал премьер-лейтенант. - Но,
пожалуй,  этого им не следует знать. Вздор! Если офицеры были так пьяны, что
не  помнят причины поединка, капеллану никогда не проведать, с чего началось
дело...
     И  он  засмеялся глухим смехом, точно залаял. Карин вздрогнула, закрыла
глаза: Ларс Дес-Фонтейнес никогда не умел смеяться.
     - Пустые  страхи,  девочка!  -  сказал  он. - Но ты хорошо сделала, что
предупредила  меня.  Теперь  я знаю, чего им от меня нужно... Ложись и вытри
глазки.  Тебе  вовсе  не  идет,  когда  ты  плачешь.  Ты  должна быть всегда
веселой.
     Во  сне  он  кричал:  ему  снился  русский  беглец, повешенный на мачте
галеры. Длинные ряды виселиц окружали его...


6. КОРОЛЕВСКИЙ КАПЕЛЛАН

     У  двери  кабинета  королевского  капеллана  стояли  два  штык-юнкера в
касках  и легких панцырях, с руками, сложенными на рукоятках мечей. При виде
старого  полковника  кирасир  с  сыном  они сделали мечами на караул и вновь
замерли словно изваяния - огромные и неподвижные.
     Камер-лакей  распахнул  перед полковником и премьер-лейтенантом тяжелые
двери.
     Капеллан  Нордберг - духовник короля и первый каролинец Швеции, как его
называли   при   дворе,   -  неподвижно  смотрел  на  вошедших.  Длинный,  с
исступленно  поблескивающими глазами, с резкими движениями, он более походил
на  безумного, нежели на первое духовное лицо в государстве. О нем говорили,
что  он подражает баснословному епископу Хэммингу Гату, тому самому, который
при  Сване  Нильсене,  командуя  осадой  Кальмарского  замка,  мечом добивал
раненых  датчан и бесстрашно сражался с самострелом в руках - не хуже любого
ландскнехта.   Так  же,  как  Хэмминг  Гат,  капеллан  Нордберг  прибегал  к
духовному  языку  только  тогда,  когда  именем  "распятого  за  нас Христа"
требовал  поголовного  уничтожения  пленных,  или  начала  новой  войны, или
очередной   расправы   с   католиками,   православными,   мусульманами...  О
непомерной  жестокости  и  кровожадности  Нордберга  ходили легенды даже при
дворе Карла, где мягкосердечие никем не признавалось за добродетель.
     - Вы из Московии? - спросил капеллан премьер-лейтенанта.
     - Да, из Московии.
     У  капеллана  дергался  рот.  Он  прижал  щеку  ладонью  - рот перестал
дергаться. Глаза его смотрели пронизывающе.
     - Что они говорят о поражении под Нарвой?
     - Русские  не  слишком часто вспоминают поражение под Нарвой, - ответил
Дес-Фонтейнес. - Они более склонны беседовать о своих победах под Азовом...
     Капеллан улыбнулся.
     - Вот отчего вам так не понравилась песня о Нарве...
     Лицо   премьер-лейтенанта  медленно  пожелтело.  Полковник  с  тревогой
смотрел то на сына, то на капеллана.