кормилице  Маргрет.  На  клочке  бумаги  Маргрет написала несколько слов, от
которых  его  бросило  в  жар.  Швырнув  старухе  золотой, премьер-лейтенант
поехал туда, где бывал столько раз в те далекие, невозвратимые времена.
     Над  городом  стлался  тяжелый  рыжий туман. При свете смоляных факелов
разгружались  огромные  океанские  корабли.  Сладко  пахло корицей, гниющими
плодами  и  фруктами,  привезенными  из  далеких  жарких  стран. Громыхая по
булыжникам,  из  порта  ползли  тяжелые телеги с грузами. В домах предместья
зажигались  огни,  лавочники  закрывали  ставни  своих лавок, гулящие девки,
громко хохоча, приставали к матросам, побрякивающим золотыми в карманах...
     И вдруг на плацу запели рожки солдат.
     Дес-Фонтейнес  попридержал  коня:  рожки  пели  громко,  нагло, их было
много,  и  солдат  тоже  было  много.  В  прежние  времена рожки не пели так
вызывающе   нагло  и  солдаты  не  маршировали  по  улицам  такими  большими
отрядами.
     Проехал  на  белом тонконогом коне полковник - тучный и усатый, за ним,
осаживая   жеребца,   проскакал  адъютант,  потом  пошли  батальоны.  И  все
остановилось:  и  подводы с грузами из порта, и матросы со своими девками, и
старики,  спешащие в церковь, и дети, и уличные торговки, и продавцы угля со
своими тележками...
     Мерно  ступая  тяжелыми  подкованными  башмаками, шли королевские пешие
стрелки  в  длинных  кафтанах с медными пуговицами, за ними двигались особым
легким  шагом  карабинеры,  потом  показалась  конница:  тяжелая - кирасиры,
средняя  -  шволежеры  в плащах, все с усами, и, наконец, гусары на поджарых
конях  в  сопровождении  пикинеров  при  каждом эскадроне. Грубые солдатские
голоса,  брань,  шутки,  командные  окрики  покрыли собою мирный шум города;
казалось,  солдаты никогда не пройдут - так их было много, и было видно, что
народ смотрит на войска покорно и не без страха...
     "Вот  для  чего его величество король закалял себя в юные годы, - вдруг
подумал  Дес-Фонтейнес,  -  вот  для  чего он среди ночи вставал с кровати и
ложился на пол..."
     А  солдаты  все  шли  и шли, и рожки все пели и пели, извещая горожан о
том, что дорога перед войсками должна быть очищена...
     Наконец  полки  миновали перекресток, и город вновь зажил своей обычной
жизнью...
     Старуха  кормилица  Маргрет  жила в доме, часть которого занимал амбар.
На  самом верху каменного здания, под черепичной кровлей, при свете масляных
фонарей,  четыре здоровенных парня, полуголых и белобрысых, крутили рукоятку
ворота;   пеньковый   канат,  наматываясь  на  вал,  втаскивал  наверх  туго
перевязанные  кипы  хлопка.  Совсем как много лет назад, если бы издалека не
доносились еще наглые, громкие звуки солдатских рожков.
     Премьер-лейтенант  постучал  в  знакомую  дверь  так же, как восемь лет
назад,  -  три  удара.  Загремел засов, и Дес-Фонтейнес вошел в низкую кухню
старой кормилицы, где едва тлели уголья в очаге.
     - Это  вы?  -  спросила  Маргрет  дрожащим  голосом. И вскрикнула: - О,
Ларс!
     Он  усмехнулся: эта женщина была попрежнему в его власти, он мог делать
с  ней все, что хотел. Она всегда будет в его власти, за кого бы ни выходила
замуж.  В  свое время она молила уйти с нею в глушь и поселиться в шалаше на
берегу  ручья,  но  он не согласился: с такими женщинами не слишком весело в
шалаше на берегу ручья...
     - Я  не  имел  чести  поздравить  вас  с браком, - сказал он холодно. -
Впрочем,  я  не смог даже выразить вам соболезнования по поводу безвременной
кончины гере Магнуса Стромберга...
     Дес-Фонтейнес  видел,  как  поднялась  и  бессильно опустилась ее рука,
слышал, как прошелестел шелк.
     - Но  вы...  вас  не  было!  -  плача  сказала  Маргрет.  - Вас не было
бесконечно  долго.  Мне даже казалось, что вы только снились мне в годы моей
юности...
     - Не  будем об этом говорить! - сказал он. - Я беден, вы богаты! Я буду
беден  всегда,  вы  не можете жить без роскоши. Вы разорили гере Стромберга,
теперь  вы  начали  разорять  гере  Юленшерну. Золото жжет вам руки. Я здесь
недавно,  но  уже слышал, какие охоты и пиры вы задаете чуть не каждый день.
Вы  не  слишком  горевали  без  меня,  Маргрет, не правда ли? И, пожалуй, вы
поступали  правильно. Не следует связывать свою жизнь и свою молодость, свою
красоту и все, чем вы располагаете, с таким человеком, как я...
     Он  вздохнул  как  бы  в  смятении.  Ей показалось, что он застонал, но
когда она бросилась к нему, он отстранил ее рукою.
     - Я  не  нужен  вам,  Маргрет,  -  сказал  он  голосом,  которым всегда
разговаривал  с  ней, голосом, в котором звучало почти подлинное отчаяние. -
Я  не нужен вам. И не следует вам терзать мое бедное сердце, Маргрет. Мне во
что  бы то ни стало надобно говорить с вашим отцом. Помогите мне в последний
раз...
     - С отцом?
     - Граф  Пипер единственный умный человек в королевстве. Я должен видеть
его непременно.
     Она молчала, раздумывая. Потом воскликнула:
     - Я  это  сделаю!  Вы будете приняты. Но что с вами, Ларс? Вам угрожает
опасность?
     Премьер-лейтенант усмехнулся с горечью:
     - Опасность угрожает не мне. Она угрожает Швеции.
     Уже  совсем  стемнело.  Маргрет зажгла свечи, поставила на стол бутылку
старого  вина,  цукаты,  фрукты.  Все  как прежде, как много лет назад. Лицо
Маргрет   разрумянилось,  глаза  блестели,  золотые  волосы  рассыпались  по
плечам. Она была счастлива. И он вел себя так, как будто был растроган.
     - Вы опять уедете в Московию? - спросила она.
     - Я бы хотел этого.
     - Я  убегу  к  вам  туда!  -  сказала  она смеясь. - Я сведу с ума всех
московитов. Я поеду за вами в Московию...
     Она  пила вино и не торопилась уходить, хоть было поздно. Дес-Фонтейнес
сказал, что близится полночь, она махнула рукой:
     - Все  равно  он  очень много знает обо мне. Пусть! Мне никто не нужен,
кроме вас. Только вы, боже мой, только вы...
     Он  поморщился:  ему  вовсе  не  хотелось,  чтобы ярл Юленшерна был его
врагом.  Но  Маргрет  целовала ему руки и молила не презирать ее. Он казался
ей  рыцарем,  совершающим  таинственные  подвиги во славу своей единственной
дамы.  Она  то  смеялась,  то  плакала и клялась ему в вечной любви. О своих
мужьях  она  говорила  с  презрением  и ненавистью и одинаково глумилась над
мертвым  и  над  живым.  Он  улыбался ее страшным шуткам и целовал мокрые от
слез глаза.
     Глухой  ночью,  измученная  любовью,  низко склонившись к его лицу, она