Он  думал:  "Да, Маргрет, конечно, захочет отправиться в Архангельск. Что ж,
пусть  отправляется.  Она  предполагает  увидеть  там премьер-лейтенанта. Ее
постигнет жестокое разочарование..."
     - Чему вы смеетесь, гере Юленшерна? - спросил Пипер.
     - Разве я смеюсь? - изумился Юленшерна.
     Весь этот вечер он был в хорошем настроении.
     - Фрау  Маргрет  очень  добра! - сказал он Пиперу в присутствии жены. -
Чрезвычайно  добра. Она исхудала за те дни, пока велось следствие по делу ее
друга  детства премьер-лейтенанта Дес-Фонтейнеса. Она принимает очень близко
к   сердцу   неудачи   своих   друзей  детства.  Я  душевно  рад,  что  гере
Дес-Фонтейнес  сейчас отправился в Архангельск, где попрежнему будет служить
короне...
     Провожая графа Пипера, ярл Юленшерна сказал ему негромко:
     - Я   надеюсь,   граф,  мы  не  огорчим  вашу  дочь  правдой  о  судьбе
несчастного премьер-лейтенанта...
     - Но она может узнать сама...
     - Тогда  мы  скажем ей, что слух этот пушен в Швеции нарочно, для того,
чтобы  московиты  услышали  о  бесславном конце их злейшего врага и опытного
резидента...
     Граф Пипер дотронулся до локтя Юленшерны и, посмеиваясь, произнес:
     - А вы ревнивы, гере шаутбенахт! Весьма ревнивы!


7. СКИЛЛИНГ УМЕР

     В  гавани  Улеаборг  во время ужина, состоящего из трех унций сухарей и
пресной  воды, на галере капитана Альстрем вспыхнул пожар. Запылали канаты в
заднем  трюме.  Чтобы  успешнее  бороться  с огнем, Сигге приказал расковать
половину  загребных.  В моросящем дожде и тумане несколько каторжан сразу же
спрыгнули  в  воду  с  левой  куршеи.  Второй подкомит ударил одного беглеца
багром,   на  подкомита  накинулись  и  мгновенно  убили.  Капитан  Альстрем
приказал  поднять  на  мачте сигнал "на галере бунт". Но за туманом и дождем
сигнала  этого с берега не увидели. Раскованные каторжане заняли всю носовую
часть  галеры  и  надвигались  на  корму,  где  с  пистолетами  и  мушкетами
отбивались  вольные  матросы,  Альстрем с Сигге, первым подкомитом и бароном
Лофтусом...
     Через  несколько минут после начала бунта комит Сигге спрыгнул в воду и
поплыл  к  носу. Там он взобрался наверх по якорному канату и повернул пушку
на  бунтовщиков,  штурмующих  корму.  Неверными  руками,  прячась  за  бухты
каната,  он,  забив заряд картечи и тщательно прицелившись, поднес пальник к
затравке.  Картечь  свалила с ног более половины раскованной шиурмы. Те, кто
мог   двигаться,  прыгали  с  бортов  в  воду.  Второй  выстрел  покончил  с
мятежниками.   Вольные   матросы  добивали  раненых  баграми  и  абордажными
крюками.  Барон  Лофтус,  закусив  губу,  стрелял  из  пистолета  в тех, кто
готовился  спрыгнуть  с  борта. Над галерой в пелене тумана тревожно кричали
чайки.
     Пламя удалось загасить без особого труда.
     - Безумцы!  -  вытирая  платком  руки,  сказал  барон Лофтус, когда все
кончилось. - На что они надеялись?
     Капитан Альстрем продул губами ствол пистолета, ответил коротко:
     - Они  надеялись  на  побег, что им и удалось в небольшой мере. Кое-кто
ушел!
     И крикнул мокрому до нитки комиту Сигге:
     - Живых  зачинщиков  -  в передний трюм до Стокгольма. Там с них сдерут
кожу. Мертвых - в воду.
     На  заре  матросы  из  ведер  скатывали  окровавленную  палубу. Высадив
Лофтуса   в   Улеаборге   и  приняв  на  борт  груз  пиленого  леса,  галера
возвращалась  в  Швецию.  Опять  бил  барабан,  ухали  литавры.  Скрип весел
доносился  в  трюм,  где во тьме и духоте задыхались каторжане, скованные по
шеям, по ногам и по рукам.
     Так  как  зачинщики скрылись в лесах Улеаборга, то Сигге заковал первых
попавшихся.  В  числе  закованных был и Скиллинг. В полубреду он просил пить
по-шведски, его не понимали, тогда он попросил по-русски:
     - Воды! Пить!
     - По-нашему  знает!  -  отозвался  один  из  темноты.  - Слышь, Лексей,
по-нашему просит воды.
     - Наделал было делов в Стокгольме, - проворчал другой.
     - Грамота  тарабарская,  -  зашептал первый, - я видел. Не разобрали бы
шведы. Который не знает - ни в жизнь не поймет.
     - А разве ж ты письменный? - спросил второй.
     - Дьячок малым делом учил...
     Во тьме Скиллинг опять попросил:
     - Воды!
     - Поднеси ему, - сказал голос из тьмы. - Человек все же, не собака.
     - Собака-то  лучше.  Собака  того  не сделает, чего он хотел сделать...
Всех бы нас перевешали.
     И  все-таки  тот,  что  не  хотел давать воды, - дал. Разбитой рукой он
зачерпнул  корец  и  подал  напиться, но Скиллинг вдруг оскалился, ударил по
глиняной кружке, вылил воду. Во тьме злобно светились его глаза.
     - Ополоумел? - спокойно спросил русский. - Чего бесишься?
     Скиллинг  не  ответил,  дышал  прерывисто,  со свистом. Вскоре он опять
потерял  сознание.  Страшные  проклятия  всему сущему в мире срывались с его
запекшихся,  кровоточащих  губ. Потом он начал читать стихи. Железные строфы
"Хроники Эриков" звучали в трюме не скорбью, а неистовой злобой:

                Заломленные руки и громкий плач -
                Вот твой удел, жена шведа...

     К  утру  он  умер.  Его  тело  расковали,  багром  вытащили  из  трюма,
привязали  к  ногам  камень  и выбросили за борт. Холодные воды Ботнического
залива навечно сомкнулись над ним.


                                             Оружие  суть  самые  главнейшие
                                        члены  и  способы  солдатские, через
                                        которые   неприятель  имеет  убежден
                                        быть.

                                                                 Петр Первый