ГЛАВА ПЯТАЯ


1. В МОСКВЕ

     - Она? - воскликнул Егорша.
     - Она, Егор, Москва! - ответил Сильвестр Петрович.
     Город  открылся  путникам  сразу  -  свежий,  словно вымытый обильным и
быстрым  вечерним дождем, первым в эту весну. Небо мгновенно очистилось, под
теплыми  лучами  солнца  заблистали  шатровые  и  луковичные  крыши, маковки
церквей,   вспыхнули   цветасто   расписанные   башенки  с  позолоченными  и
посеребренными  львами,  единорогами  и орлами вместо флюгеров; в прозрачном
воздухе  весело зеленела листва огромных, на десятины раскинувшихся боярских
садов,   а   в   тишине  подмосковной  рощи  явственно  послышался  далекий,
разноголосый, звучный перебор московских колоколов...
     - Вишь ты! - даже с растерянностью молвил Егор.
     - То-то,  брат,  вишь!  -  радуясь  Егоршиному восхищению, тихо ответил
Иевлев. - Вон каково раскинулась...
     Они  вылезли  из  дорожного возка и постояли рядом, молча вглядываясь в
зубчатые  стены  Кремля,  в  стройные  высокие  его  башни,  в  Китай-город,
обнесенный  кирпичным  валом,  в  бегущие  по городу, такие тоненькие издали
Яузу,  Неглинку,  Пресню,  Чичеру,  Золотой Рожок, вслушиваясь в колокольный
благовест, все более явственный в предвечерней тишине...
     - Ну? Нагляделся?
     - Ее  враз  и  не  оглядишь,  -  молвил Егорша. - Небось, объехать тоже
время надобно...
     - И  немалое  надобно, да поспеешь, управишься. Вишь, все ты жаловался,
Егор,  что  Европу-де  со  стольниками  изъездил,  а Москвы не видал. Теперь
дожил - на нее смотришь. Поклонись ей, да и поедем, не рано...
     Егорша  земно  поклонился,  опять  сел  в  возок  рядом  с  Сильвестром
Петровичем.  Утомленные  длинным  путем  кони  шли медленно, тряскую тележку
вскидывало  на  ухабах,  Сильвестр  Петрович  не торопясь рассказывал Егорше
дальше  -  о  Золотой  орде,  как  злые  набеги  ее  постепенно все жестче и
кровавее   разбивались  о  Москву,  собирательницу  великой  Русской  земли;
рассказывал,  как  хитрые  татарские  ханы стравливали друг с другом русских
князей  и  тем  самым  доставали  себе прибытки: свары, споры и междоусобицы
княжеские были на руку татарам.
     Жадно  слушал Егорша и про Ивана Калиту, и про Мамаево нашествие, и про
сечь  на  Непрядве,  и про то, как сложились наконец русские силы, дабы дать
отпор  страшному  врагу,  который  столь  долго,  жестоко и глумливо истязал
народ русский.
     - Вот  она  какова,  Москва!  -  говорил Сильвестр Петрович, пристально
всматриваясь  в  окраины  города,  где  -  насколько  видно было глазу - шли
работы,  похожие  на  те,  что  делались  в  Архангельске  для  спасения  от
шведского   нашествия:  копали  рвы,  ставили  ловушки,  вкапывали  сосновые
корявые надолбы.
     У  рогатки  суровый  поручик с нахмуренными бровями спросил подорожную,
прочитал, велел пропустить путников.
     Рогатку открыли.
     Сильвестр  Петрович  отметил про себя, что и въезд с Ярославской дороги
укреплен,  выстроены  здесь  из  крупных  бревен  боевые  башни,  где умелые
солдаты  могут  успешно  сдерживать  натиск  вражеской  рати. В старопрежние
времена  над  родником стояла ветхая часовенка. Теперь тут выведен земляной,
хоть  и невысокий, но крепкий и хитрый вал, за которым до времени могли бы с
удобством укрыться воинские люди...
     - И  здесь,  Сильвестр  Петрович,  вроде  бы шведу готовят встречу! - с
тревогой сказал Егорша.
     - Добро!  -  со  спокойным  удовлетворением  в голосе ответил Иевлев. -
Кто,  брат,  знает?  Может,  Карла  шведский  на  Москву порешит ударить! Ан
Москва-то  и  в  готовности.  Вот  ноне  мы  с тобою к Москве спехом едем за
помощью,  чтобы было чем обороняться от шведа. Немало мы получили от Москвы,
я  чаю  - получим еще. Всей Руси Москва мать, владычица и заступница. Скажет
слово  свое  -  получим  мы  еще из Тулы мушкетов добрых, пушек новых, ядер.
Другое  слово  скажет  - пойдут нам полки в помощь. Еще скажет - пришлют нам
мастеров   славных,  умельцев,  художества  знающих,  как  стены  крепостные
выводить,  дабы  ядра  неприятельские  их  не рушили, а увязали в них. Много
чего может дать Москва-матушка сыну своему городу Архангельскому...
     Егорша засмеялся, сказал радостно:
     - Словно бы сказку вы сказываете, Сильвестр Петрович...
     Иевлев, улыбнувшись, покачал головой:
     - Быль  я  сказываю,  Егор,  а  не  сказку.  Далее  слушай. Может и так
случиться,  что  не  даст  Москва-матушка  сыну своему Архангельску чего тот
просит.  Много  у  нее  сыновей и дочерей. Может, другому сыну ее али дочери
ныне  не менее, а более забота нужна. Может, Новгороду, может, и Пскову куда
печальнее,   нежели   нашему   Архангельску.   Ей   виднее!   И  скажет  она
Архангельску:   тяжко  тебе,  трудно  тебе,  да  братцу  твоему  Пскову  еще
потруднее,  а  братцу  Новгороду  до того многотрудно, что куда хуже, нежели
вам обоим. Да и мне не сладко. Потерпи...
     Егорша  сидел  бок  о  бок  с  Сильвестром Петровичем. Как и во все дни
длинного  пути,  с лица юноши не сходила счастливая улыбка, он то поглядывал
на  капитан-командора,  то  на шагающих по улицам солдат в зеленых кафтанах,
то   на   белую   зубчатую  кремлевскую  стену,  у  которой  работали  сотни
каменщиков,  укрепляли  ее,  меняли  обветшалый  кирпич, возводили перед ней
боевые широкие земляные валы...
     - Ишь,   крепость   какова!  -  воскликнул  Егорша.  -  Не  чета  нашей
Новодвинской...
     - Всей Руси здесь крепость! - ответил задумчиво Сильвестр Петрович.
     Когда  свернули  к  Замоскворечью,  Егорша  ахнул, впился глазами в две
огромные пушки, обращенные на плавучий мост. Сильвестр Петрович объяснил:
     - Для  чего,  думаешь,  такие?  Для того, что с сей стороны нападали на
матушку  Москву  злодеи  наши  - татары, в память о воровстве, учиненном над
столицей, и в бережение будущего стоят пушки те здесь...
     Не кончил говорить, спохватился:
     - Едем и едем! Дядюшку-то миновали! Ямщик, поворачивай!
     И  замолчал,  задумавшись: другой стала Москва за время, проведенное им
в  Архангельске,  совсем другой. Многому, видать, научила Нарва! Куда больше
воинских  людей  на  улицах,  да  все  нового  строю,  шагают ладно, смотрят
орлами.  Народ  по улицам и переулкам куда суровее, меньше раскидано товаров
по  рынкам,  не так заливисто и узывно, как в прежние времена, кричат менялы