смородины  в  исподнем, еще сонный, потребовал вина, дабы выпить за свидание
старых друзей.
     В  столовом  покое  стояли иноземные кресла, обтянутые золоченой кожей,
за  каждым  креслом дежурили с застывшими ликами слуги в ливреях с костяными
пуговицами.  Александра  Даниловича,  едва он сел в кресло, спешно позвали в
покой,   именуемый   "кабинет":   приехал   давно  ожидаемый  прибыльщик  по
государеву делу. Выходя, Меншиков сказал:
     - Спокоя  нет  ни на единый час, веришь ли, Сильвестр? И кабы без нужды
звали.  Все  -  дело, и все неотложное, а коли не управишься - с пришествием
времени сам себе не простишь...
     Вернулся вскорости довольный:
     - Хитры  мужички,  ей-ей. Такого удумают - диву даешься. Вы угощайтесь,
гости  дорогие,  меня  не  ждите,  там народу собралось - тьма тьмущая. Флот
строим,  деньги  надобны, школу навигацкую открыли - еще деньги давай, шведа
бить собрались - опять давай золотишка! Вот тут и вертись!
     Выпил  залпом чашку кофею, пожевал ветчины, утер руки об камзол и опять
отправился  в  кабинет  -  вершить  дела. Измайлов, провожая его взглядом, с
тонкой своей усмешкой заметил:
     - И  ходит иначе наш Александр Данилович. Истинно - министр. Откуда что
взялось...
     Апраксин, тоже улыбаясь, ответил:
     - Умен,  ох,  умен.  И ум острый, и глаз зоркий, нет, эдакого на кривой
не  объедешь.  Давеча  было  - иноземец один, инженер, печаловался: говорят,
дескать,  про  Меншикова, что не знатного роду, а землю под человеком на три
аршина в глубину видит...
     Обернувшись к Иевлеву, спросил:
     - Про Курбатова-то слышал?
     И покачал головой:
     - Большого  ума  мужчина! Большого! А кто угадал? Все он, все Александр
Данилович.  В  Ямском  приказе  письмо  подняли - подкинуто было с надписью:
"Поднести  великому  государю, не распечатав". Ну, поднесли, да за недосугом
государевым  прочитал  Меншиков.  Прочитал,  за  голову  взялся;  ах, мол, с
нечаянной   радостью   тебя,  Петр  Алексеевич.  Господин  бомбардир  письмо
выхватил,  а  там  про  орленую  бумагу,  что  ее-де  надобно продавать: для
челобитных,  для  крепостей,  для  всякого  купеческого  и  иного обихода со
сделки  -  бумага  с гербом от копеечки до десяти рублев. Крепостной человек
Петра  Петровича  Шереметева  -  Курбатов  придумал  сей  презент  казне,  а
Меншиков  сразу разгадал, сколь полезен такой человек. Нынче Курбатов у него
правая рука.
     Сильвестр  Петрович  всматривался  в  лица  друзей. Постарели, особенно
Федор  Матвеевич, по годам не стар - сорок лет, а выглядит на все пятьдесят.
И  взгляд стал рассеянным, - одолевают думы, забот непосильно много, слушает
внимательно,  а  слышит не все. И Измайлов, хоть и посмеивается, словно бы и
веселый,  сам  прозывает  себя дебошаном, а видно, что тоже устал, - нелегко
ему,  видать,  там,  в далеком городе Копенгагене. И Александр Данилович уже
не  тот  сокол,  что  в  давние  годы  только  и  знал  выдумки,  проказы да
пересмешки. Каково же самому Петру Алексеевичу?
     Из  кабинетного  покоя на мгновение появился Александр Данилович; хитро
глядя, бросил на стол большой лист бумаги:
     - Прочтите,  други.  Сии универсалы тайно рассылаемы королем Карлом. Во
многих дворянских семействах читаемы с пользою для короля шведов...
     Измайлов   стал   читать,  Апраксин  с  Иевлевым  слушали.  В  шведском
подметном  письме  говорилось, что царь Петр непременно изведет все боярское
семя  на  Руси,  вот и ныне ставит он править должности в государстве подлых
людей   -   холопей   и  смердов,  нисколько  не  считаясь  с  благородством
происхождения.  Дабы  остеречь  дворянство  российское от сей горькой беды и
разорения,  надобно  всем, кто разумен и вперед глядеть может, за царя Петра
не  воевать,  а  перекидываться  к шведскому войску, где каждому российскому
дворянину  оказаны  будут почести и даны должности, соответствующие его роду
и знатности...
     - Ну,  хитер  Карл! - молвил Измайлов, складывая универсал. - В больное
место бьет...
     - Для  недорослей  дворянских  больнее  сего места не сыщешь, - ответил
Апраксин.  -  Да  и многие старики так думают... Знает Карла ахиллесову пяту
нашу...
     После завтрака, когда принялись за кофей, Измайлов спросил Иевлева:
     - Высыпаешься  хоть,  Сильвестр?  Я,  ей-ей,  об  ином и не мечтаю, как
только собраться да ночь от солнышка до солнышка проспать...
     Меншиков, еще в дверях услышав слова Измайлова, невесело засмеялся:
     - На  том  свете,  братики,  отоспимся.  Наш, слышали, что ныне удумал?
Ездить  извольте  только  ночью,  а днем дело делайте. В повозке своей ремни
пристроил,  сими  ремнями  застегивается наглухо и так, застегнутый, цельную
ночь  скачет  и  спит.  А  наутро  -  где  бы ни был - трудится. То же и нам
велено. Помаленьку и я к сему приобвык... Да и как иначе делать?
     Он подвинул к себе кофейник, налил чашку до краев, отхлебнул:
     - Живем  многотрудно.  Сильвестру нашему тридцати пяти нет, а поспел, о
трех  ногах  ковыляет. Федор Матвеевич годов на десять старее себя выглядит.
Ко  мне  давеча  родной  дед  наведался  -  ей-ей, младше меня. Ты, говорит,
винища  поменьше трескай. А как его не трескать, когда иначе и не уснешь? Да
что  об  сем  толковать?  Рассказывай,  Сильвестр, мы тебя послушаем. Еще не
заел Прозоровский?
     Сильвестр  Петрович  сказал,  что  не  заел,  но к тому идет: иноземцам
потворствует,  пенюаров  да  подсылов  милует,  при  нем самом такой лекарем
служил  -  Ларс  Дес-Фонтейнес.  Сей  воевода  Прозоровский злонравен, глуп,
труслив  безмерно,  можно  ждать  от  него любой беды. В грядущей баталии от
него, кроме помехи, ничего не будет.
     Измайлов, наливая себе уже остывшего кофею, сказал Меншикову:
     - Зато  на Кукуй об нем добрые вести идут, что-де просвещенный воевода,
много  помогает  государеву делу и иноземцев не бесчестит и не порочит. Мы с
Александром Данилычем вчерашнего дни сами слышали.
     Меншиков кивнул, стал набивать трубку.
     - Для  того он на воеводстве в Архангельске и сидит, - сказал Апраксин.
-  После  того как мы с Сильвестром ворам-иноземцам ихнее место указали, они
много  челобитных  сюда через Кукуй подали, те челобитные свое дело сделали.
Князенька  Прозоровский  о  том  крепко  помнит, что велено ему иноземцев не
обижать.  Что  не  слишком умен он - Петру Алексеевичу ведомо, что не храбр,
то  от  бога,  для  того  Иевлев  там  и  сидит,  да ведь зато верен не хуже
покойника  Лефорта.  Того  стрельцы  хотели  получить  головою  на Москве, а
Прозоровского  -  в  Азове.  Об нем, что ни скажи, Петр Алексеевич все едино
подумает:  так-то  так,  да зато верный мне человек. Может, люди и врут, а я