на них извет подать: убьют, и усадьбу пожгут, и людишек саблями порубят...
     - Имать  всех  сюда в застенок, - велел Петр. - Моим именем. К ним же -
Толстого  Ваську, Дохтурова, Карандеева, Репнина Сашку. Еще вот: князя Ивана
Шейдякова, пса смердящего, за сии разбои казнить смертью на Болоте...
     Князь-кесарь поклонился боком.
     - Когда с сими кончишь?
     - С какими с сими?
     - Которые боярина Прозоровского на копья взять хотели...
     Ромодановский подумал, насупился:
     - Не враз, батюшка. Все берем да берем. Тут торопиться невместно...
     - Оно - так...
     И, насупившись, рывком открыл перед собою дверь. С порога позвал:
     - Иевлев!
     Сильвестр  Петрович на узкой лестнице догнал царя. Он обернулся к нему,
сказал жестко:
     - Вишь,  что  деется? Немчина пихнуть-де в ров, с того и начаток бунту.
А Прозоровского на копья?
     Иевлев молчал.
     - Так?  Первый  почин  на  бояр  да  на  иных татей? Сего захотели вы с
Апраксиным?
     Во  дворе Петр молча, легко сел в седло, вздохнул всей грудью, приказал
Иевлеву  не  отставать.  Когда  подъезжали  к Кремлю, услышали далекий голос
дозорного,  что  по  старому  обычаю,  как при дедах и прадедах, выкликал со
своего места:
     - Пресвятая богородица, спаси нас!
     Ему ответил другой - от Фроловских ворот. И по дозорным побежало:
     - Святые московские чудотворцы, молите бога о нас!
     И  словно  эхо  раскатилось, зашумело по Китаю и Белому городу, по всем
дорогам, идущим от Москвы, протяжно, нараспев:
     - Славен город Москва!
     - Славен город Киев!
     - Славен город Суздаль!
     - Славен город Смоленск!
     - Славен город Новгород!
     - Славен город Вологда!
     - Славен город Архангельск!
     И вновь откликнулся Кремль голосами дозорных караульщиков:
     - Пресвятая богородица, моли бога о нас!


5. ДАЛЕКО ЗА ПОЛНОЧЬ

     Петр  с  треском  распахнул  окно,  в  низкую  душную  палату тотчас же
ворвался  холодный  ночной  воздух,  заколебались  огоньки  свечей,  освещая
темную  роспись сводов: райских птиц, диковинные цветы. Апраксина, Меншикова
и Измайлова царь отпустил, Сильвестру Петровичу велел идти с ним...
     Едва  сели  -  скрипнула  дверь, старушечий голос что-то зашептал. Петр
поднялся,  размашисто  шагая,  ушел из палаты. Сильвестр Петрович задумался.
На  душе  было  тяжко,  страшный  облик  седого  старца Дия, глядящего из-за
кадушки,  словно  бы  застыл  перед глазами. И, как бы отвечая на его мысли,
заговорил с порога Петр:
     - Сколь  худо!  Бывает  ныне  все  чаще  и  чаще,  что  облак  сумнений
закрывает  мысль  нашу,  Сильвестр.  Как  быть? Ужели не вкусить делателю от
плода  древа,  им насажденного? Братом Алексашку Меншикова зову, а он ворует
нещадно.  Жизни  своей  не  щадя,  тружусь,  а  вижу  ли доброе от иных? Все
ненавистники,   супротивники,  палки  лишь  одной  и  трепещут.  Ужели  мрак
сумнений наших делами изгнан не будет?
     У  Сильвестра Петровича перехватило горло. Петр смотрел на него сухими,
ярко блестящими, измученными глазами, словно бы ждал ответа.
     - Тяжко! - едва слышно, шепотом произнес царь.
     Тряхнул головою, заговорил быстро, по-деловому:
     - После  Нарвы  конфузия  архангельская,  Сильвестр,  непереносна чести
нашей  будет.  Многое мы сделали, ко многому готовы, но надобна, ох, надобна
нынче  нам  виктория.  И  нам  надобна и шведу надобна, дабы не заносился на
будущие  времена,  дабы  и  он  помыслил:  а  вдруг  побьют?  Того иные и не
понимают,  мнят,  глупые, что много у нас-де таких городов, как Архангельск,
не  велика  обида.  А  вот Измайлов понимает, - об сем нынче и беседовали. В
королевстве  датском  льстят себя люди надеждою, что при первом же поражении
шведы с ними полегче будут. Понимаешь ли ты, об чем говорю?
     Иевлев молча наклонил голову.
     - Надеешься ли?
     - Надеюсь, государь.
     - Твердо  ли?  Знаешь ли, что и англичанин на тебя нынче смотрит - ждет
тебе позора?
     Сильвестр   Петрович  опять  наклонил  голову.  Петр  смотрел  на  него
внимательно, напряженно.
     - Все  ли  поведал  мне  нынче  в Преображенском? Ежели не все - говори
здесь!
     Иевлев поднялся, плотно закрыл дверь, сел совсем близко от Петра.
     - Мыслю  я, государь, сделать так: шведские воинские люди без лоцмана в
двинское  устье войти не смогут. Лоцмана им надобно брать архангельского, не
иначе.  В  страшной  сей игре нужно найти человека, коему бы я верил, как...
как  тебе,  господин  бомбардир,  и  такого  человека отправить на вражеские
корабли.  Сей  кормщик-лоцман,  не  жалея  живота  своего, поведет головной,
сиречь   флагманский  корабль  шведов  и  посадит  его  на  мель  под  пушки
Новодвинской   цитадели,   где  воровская  эскадра  будет  нами  безжалостно
расстреляна, дабы и путь забыли тати в наши воды...
     - То  - славно! - воскликнул Петр. - Славно, Сильвестр. Да где человека
возьмешь?
     - Таких  людей  на  Руси  не  един и не два, государь! - твердо ответил
Иевлев.  - Есть такие люди. Сам ты нынче говорил о полках - Преображенском и
Семеновском...
     - А ежели... изменит? Человек не полк!
     - Не  может  сего произойти. Убить его злою смертью - могут, и для того
ставлю  я  тайную  цепь.  Коли  убьют моего кормщика, коли не совладаем мы с
пушками,  будет цепь под водою протянута, закрывающая двинское устье. А коли
и  цепь прорвут - угоняю я весь корабельный флот, выстроенный твоим указом в
городе Архангельском, в дальнюю тайную гавань. Не найти его там шведу...
     - Еще что?
     - Еще  город  Архангельский, монастыри окрестные - все вооружаю пушками