один  за  другим  -  посады,  села,  деревеньки,  что, ежели народ пойдет на
обидчиков  с  вилами, с топорами, с дрекольем? Есть же мера страданию. Налог
на  гроба!  Где  оно видано? И вспомнился вдруг мужичок, что тогда, в зимний
день,  по  дороге  в  Холмогоры,  в  глухом  бору  бросился  на  вооруженных
путников.  Вспомнились  изглоданные цынгою лица работных людей, трудников на
обеих  верфях  -  в  Соломбале  и  на  Вавчуге, вспомнились покойный кормщик
Рябов,   Семисадов,  мастер  Кочнев,  подумалось  о  воре  Швибере,  воеводе
Прозоровском...
     - О чем ты, Сильвестр? - спросил дядюшка.
     Сильвестр Петрович помедлил, потом сказал:
     - Тяжко, дядюшка.
     Дядюшка ответил сурово, словно осуждая слова племянника:
     - Хилкову  Андрею  Яковлевичу  куда тяжелее, однако не плачется. В злой
неволе,  под  строгою стражею, немощный телом, светел духом Андрюшенька мой.
Схваченный  злодеем  Карлой  шведским,  в  остроге  пишет  горемычный  "Ядро
истории  российской" и ни о чем в тайных письмах не просит, как только лишь,
чтобы  послали  ему списки с летописей, дабы мог он не только по памяти свое
дело  делать.  Так-то,  племянничек!  Ну,  спи,  пора! Утро вечера мудренее,
завтра дела много...
     Сильвестр  Петрович  задул  витую тонкую свечку, закрыл глаза: несмотря
на  усталость,  как  всегда  в  последнее время - сон не брал. Ясные, словно
поутру,  шли  мысли  -  стал  считать пушки, пороховой припас, фузеи, ядра -
все, что надобно будет завтра просить у Петра Алексеевича.


3. ЗА КОФЕЕМ

     Утром,  со  светом,  за  Сильвестром  Петровичем  приехал  посланный от
Меншикова  -  пить  кофий  в  его  новом  доме  на  Поганых  Прудах.  Там-де
дожидается  старая  кумпания,  добрые  друзья  - Федор Матвеевич Апраксин да
посол  в Дании Измайлов, что на короткое время прибыл из города Копенгагена.
Все  трое  еще  почивают,  но  с вечера Александр Данилыч настрого наказал -
привезти  к утреннему кофею господина Иевлева Сильвестра Петровича живым или
мертвым...
     Иевлев поехал, отпустив Егоршу гулять по Москве до вечернего звона.
     Посланный  -  молоденький капрал с тонкими усиками над пунцовым ртом, в
форменной  шляпе-треуголке  с галунами, в башмаках с пряжками, в пестреньком
кафтанчике  - ловко правил одноколкою, болтал дорогою, что нет более Поганых
Прудов,  Александр  Данилович  велел  их вычистить, гнилье выбросили, вода в
прудах  нынче  такая  славная,  что хоть пей, хоть купайся, и названы теперь
пруды - Чистыми.
     - Сколько ж обошлась очистка? - спросил Сильвестр Петрович.
     - А   совсем   недорого,  почитай  что  и  даром.  Нагнали  мужиков  из
деревеньки  Мытищи, за прошлое лето и сделали все как надо. Теперь от прудов
прохладою  веет, истинный парадиз, очень приятно на их берегах препровождать
досуги...
     На  меншиковский  новый  дом Иевлев только ахнул да головою покачал: не
дом  -  дворец!  Сколь  денег сюда ушло, сколь бревен самонаилучших, железа,
скоб,  золота  на  позолоту! Экие ворота с коваными птицами, зверями, гадами
ползучими... Ну, Александр Данилович, ну, плут, хитрец!
     Слуга  в алонжевом парике, в кафтане серогорячего цвета с искрою, низко
поклонился  Сильвестру  Петровичу,  провел  его  на  малую  крышу дворца - в
потешный сад. Было слышно, как другой слуга распоряжался:
     - Савоська,   жми   цитрона  гостю  для  лимонаду.  Стакан  протри,  на
серебряну тарелку ставь! Солому, чтобы сосать! Трубку разожги с табаком!
     Савоська огрызнулся:
     - Чай две руки, не разорваться...
     Подали  лимонад  по  новой  моде,  к  нему соломинку, трубку с табаком.
Сильвестр   Петрович,  усмехаясь,  разглядывал  диковины  Меншикова  дворца:
самоиграюшую  на  ветерке  висячую  лютню,  которая  издавала  порою  нежное
мяуканье,  деревья-карлики,  посаженные  в  кадки,  вьющийся  на  серебряных
шестах  виноград, душистый горошек, кусты смородины необыкновенной величины,
алеющие цветы заморского шиповника...
     - Не говорит? - спросил где-то за кустами голос Савоськи.
     - Молчит, пес! - отозвался другой голос.
     - Ты с него покрышку сыми! - велел Савоська. - Сымешь, он и заговорит.
     - Ему спать охота...
     - А  ты  его  раздразни! - посоветовал Савоська. - Ты с его засмейся, -
он страсть смеху не переносит...
     Внизу  в  утренней  дымке  серебрились  Чистые Пруды, здесь, в потешном
саду,  в  листве  перекликались  в  своих золоченых клетках ученые перепела,
немецкие канарейки, курские соловьи.
     Сильвестр Петрович отведал лимонаду, покурил трубку.
     - Ярится? - спросил Савоська.
     В ответ мерзкий нечеловеческий голос прохрипел:
     - Дур-р-рак!
     Сильвестр Петрович оглянулся, никого не увидел.
     - Дур-рак! - опять крикнул тот же мерзкий голосишко.
     - Ишь, заговорил! - удовлетворенно сказал Савоська.
     Иевлев  отвел  руками  ветвь  диковинного  дерева,  увидел  спрятанного
попугая,  усмехнулся:  небось,  еще  с  вечера готовился Александр Данилович
удивить гостя.
     Над  головою  Иевлева, на башне, заиграла музыка, забили малые литавры,
загудели  словно бы рога, - то приготовились к бою Меншиковы часы, купленные
им в Лондоне.
     Сильвестр  Петрович  прикинул  сердито,  сколь золота переведено на сии
игрушки,  сколь  пушек  можно бы отлить на сии деньги. Но едва увидел умное,
веселое,  лукавое  лицо  Меншикова - все забыл и обнялся с ним крепко, помня
только  то  доброе,  чем славен был Александр Данилыч: и отчаянную храбрость
его  в  Нарвском,  уже  проигранном  сражении,  и как при самомалейшей нужде
отдавал  все  свое  золото  на  государственные  дела,  и  как  безбоязненно
вступался за старых друзей-потешных перед Петром Алексеевичем...
     - Ну!  - говорил Меншиков, крепко стискивая железными руками Сильвестра
Петровича.  -  Ишь  ты,  поди  ж  ты!  Приехал и глаз не кажет! Загордел? Да
погоди,  погоди!  Ты  что  же, с клюшкой, что ли? Ноженьки не ходят? Погоди,
дай  взгляну!  Нет,  брат,  так  оно  не  гоже. Федор, дружочек, ступай сюда
живее! Измайлов, полно храпеть! Сильвестр тут...
     Апраксин  вышел  в  потешный садик уже прибранным, в парике, в коротком
легком  удобном  кафтане.  Протянул  по  новой манере руку, но не удержался,
обнял,  поцеловал.  Толстенький,  коротенький Измайлов выскочил из-за кустов