и  полупушками,  мушкетами  и  фузеями.  Вплоть  до  ножей,  государь, будем
драться.  Ежели  и  высадятся  живыми  шведы,  то столь малая горсточка, что
легко  ее  будет  перерезать,  и  нечего им думать об виктории... Не отдадим
Архангельск.
     Сильвестр  Петрович  замолчал.  Петр  не  спускал  с  него  глаз. Дверь
скрипнула, в палату опять просунулась старуха, нянюшка царевича, позвала:
     - Батюшка, Петр Алексеевич...
     Петр побежал, стуча башмаками. Вернулся скоро, словно бы просветлев:
     - Алешка  мой  давеча  занедужил,  с  утра полымем горел. Только ныне и
отпустило. Вспотел, молочка попросил кислого, уснет, даст бог...
     Налил  себе  квасу,  жадно  выпил.  В  углах  палаты  неумолчно трещали
сверчки,  ночной  ветер  колебал  огни  свечей,  за открытым окном нараспев,
громко, истово прокричал ночной дозорный:
     - Пресвятая богородица, помилуй нас!
     - Что  ж,  поезжай!  -  вздрогнув  от  ночной сырости, сказал Петр. - С
богом,  Сильвестр!  И  помни, крепко помни: Прозоровский тебе верная помощь,
ему  доверяйся,  нарочно  тебя  давеча в подвал возил, чтобы сам увидел - он
нам  крепко  предан.  И  еще  помни, о чем давеча толковали: не пустишь ныне
шведов  к Архангельску - быть нам в недальные годы на Балтике. Одно с другим
крепко  связано.  Поезжай  немедля, нынче же. Пушки, ядра, гранаты, все, что
писали, начнем завтра же спехом к тебе слать...
     Сильвестр  Петрович  наклонился  к  руке.  Петр не дал, коротко, мелким
крестом перекрестил Иевлева, несколько раз повторил:
     - С  богом,  с  богом, капитан-командор. Торопись! В Архангельске строг
будь  с  беглыми людишками, с татями, стрельцов оберегайся, многие среди них
не  без  причины, хоть и не пойманы. Отсюда, от Москвы прогнаны, они все там
живут.  Следи, не уследишь - твоя беда. Ежели поспею, сам буду к баталии, да
сие вряд ли. Паки справляйся без меня. Отписывай дела твои...
     С  рассветом  Иевлев  и  Егорша  выехали  на  Ярославскую  заставу. Над
Подмосковьем,   куда   хватал  глаз,  стоял  розовый  теплый  туман.  Егорша
захлебываясь  рассказывал,  что  нынче  видел,  где  был,  как  с твердостью
определил  для  себя  идти  впоследствии  в  навигаторы.  Сильвестр Петрович
напряженно  вслушивался  в  голоса  дозорных,  стерегущих дальние подступы к
Москве:
     - Славен город Ярославль!
     - Славен город Вологда!
     - Славен город Архангельск!
     Егорша удивился:
     - Во! Об нас кричат, Сильвестр Петрович?
     - Об  нас!  - строго подтвердил Иевлев. - Об нас, Егор. Славен-де город
Архангельск. Крепко держаться нам надобно...
     - А  что? И удержимся! - ответил Егорша. - Как не удержаться? Пушки нам
будут, ядра будут, фузеи тоже. Нынче справимся...
     Иевлев  молчал,  хмурился,  сурово глядел на дорогу, что ровно и гладко
убегала вперед - далеко, далеко на север...


                                             Кабы  на горох не мороз - он бы
                                        и через тын перерос.

                                                                   Пословица


ГЛАВА ШЕСТАЯ


1. ЛЕКАРЬ ЛОФТУС

     Новый  датский  лекарь  Лофтус  застал воеводу князя Прозоровского не в
Архангельске,  а  в  Холмогорах,  где князь занемог и куда переехала вся его
фамилия  с домочадцами, приживалами, слугами и полусотней стрельцов, которым
надлежало неусыпно оберегать особу строгого боярина.
     Дьяк  Гусев  - длинноносый и пронырливый, с утиной, ныряющей походкой -
принял  иноземного  гостя  учтиво,  и  лекарь  без промедления был допущен к
самому  воеводе.  Князь,  измученный недугами, сердито охал на лавке. Голова
его  была  повязана  полотенцем  с  холодной  погребной  клюквой, босые ноги
стояли  в  бадейке  с  горячим  квасом.  Супруга воеводы, жирная и крикливая
княгиня  Авдотья,  пронзительным  голосом  уговаривала  воеводу не чинить ей
обиду - скушать курочку в рассоле. Алексей Петрович отругивался и стонал.
     Сделав  кумплимент  князю  и  поцеловав  княгине  руку,  Лофтус выразил
сожаление,  что  прибыл  так поздно, не застав болезнь в самом ее начале, но
что  и  теперь  он  надеется  оказать  своим  искусством  господину великому
воеводе  хоть  некоторую  помощь,  тем  более,  что  во  всей  округе нынче,
кажется, не сыскать ученого лекаря...
     - Один  был - выгнали! - сурово сказал князь. - Не своим делом занялся.
А  иноземцы  бегут,  многие уже убежали. Которые морем уйти не могут - те на
Вологду  подаются,  а  оттудова  к  Москве,  на  Кукуй.  И  товары  с  собой
утягивают, досмерти напужались...
     Лофтус  сделал  непонимающее  лицо,  моргал, взгляд его показался князю
бесхитростным.
     - Да ты что? Али в самом деле ничего не ведаешь? - спросил воевода.
     - Что могу ведать я, бедный лекарь? - спросил в ответ Лофтус.
     - Воевать  нас  собрался  король  Карл,  вот  чего!  -  сказал князь. -
Архангельский  город  собрался  воевать.  Жечь  будет огнем, посадских людей
резать,  а  меня будто повесить пригрозился на виселице за шею, со всем моим
семейством...
     Рядом  в горнице завыла княгиня Авдотья; чуть погодя басом заголосил за
нею   недоросль,   боярский   сын  Бориска;  за  недорослем  зашлись  старые
девы-княжны. Воевода ногой наподдал бадью с квасом, крикнул сурово:
     - Кыш отсюда, проклятые!
     Княгиня  с  чадами  затихла,  князь  заговорил,  проникаясь  постепенно
доверием  к  учтивому  иноземцу,  который  умел  со  вниманием слушать, умел
во-время  поддакнуть,  умел  посокрушаться,  покачать  с  укоризной головой.
Такому человеку приятно рассказывать...
     Лофтус  вздыхал  с  сочувствием,  запоминал, что говорит князь, говорил
сам,  как вся Европа нынче боится проклятого шведа, как его соотечественники
датчане  и  не  надеются  победить  короля  Карла.  Август, король польский,
конечно, тоже не выдержит натиска шведского воинства...
     Беседовали  долго,  душевно.  Лекарь  сделал  выводы: Тут шведов боятся
смертно,  воевода  от страха прикинулся немощным, ворваться в Двину кораблям