человек"...
     Семисадов потянул из трубки, негромко выругался.
     - Ты бы по порядку! - попросил Сильвестр Петрович.
     Никифор  стал  говорить по порядку, от первого дня своего пленения: как
продали  его  в Силистрию, как из Силистрии гнали с другими рабами до самого
города  Брюгге  и  как здесь, посулив добрую и вольную жизнь, взяли в моряки
на  аглицкий  корабль  большого  плавания.  Корабль  был  весь в решетках, в
потайном  трюме  хранились  цепи для людей, а для каких людей - то никому не
было  ведомо.  Как  оказалось  потом,  корабль  этот  принадлежал  арматору,
который  ходил  к  берегам  Гвинеи  и  в  другие места, где жили негры. Этих
негров  нужно  было  покорять  обманным  образом  или  стрельбою, а затем на
арканах  приводить  на  корабль,  где  их  заковывали в ошейники и грузили в
трюмы, не имевшие ни одного окошка...
     - Какие такие негры? - спросил Семисадов.
     - Черноликие люди, - сказал Иевлев.
     - Люди?
     - За  людей  они  вовсе  не почитаются, - говорил Никифор, - и коли кто
проведает,  что  такой полоняник занемог, то для всякого опасения его живого
кидают  в  море акулам, дабы "товар весь не испортить" - как они шутят между
собою.  Бывало также, что купец живого товару покупал тех негритянских людей
у  ихнего  негритянского  царя  за  бусы,  за  зеркальца  малые, за ножи, за
топоры.  Потом  купец  - по-ихнему арматор - привозил мучеников морем в иное
место.  И  те,  которые  оставались  живыми,  в  кандалах,  скованные друг с
другом,  плетями  гнались  на  торжище,  на  человеческий  рынок. С кобелями
злющими   на   цепи   по   торгу  прогуливались  ихние  помещики,  именуемые
плантаторы,  которые выбирали себе невольников, работных людей из негров. Те
торжища  мне  вовеки не забыть. Которая женка негритянская в тягости - стоит
дороже:  как  за  полтора  человека  за  нее  платят.  Калеки и убогие стоят
дешевле,  их  плантаторы  не  покупают,  их покупают лекаря, дабы вылечить и
продать за хорошую цену.
     - А ты чего ж там делал? - спросил Семисадов.
     - Матросом был, говорю! - ответил Никифор.
     Семисадов покачал головой с укоризною:
     - Русский  мужик,  а  сколь сраму на себя принял! - сказал он сурово. -
Те негры, небось, на своем-то языке осудили: зачем к нам пришел...
     - Неволею,  а  не  сам!  -  крикнул  Никифор. - Нас не спрашивали, чего
коришь? Убег бы я, да разве оно легко деется?
     Иевлев  смотрел  в  окно,  вспоминал,  что  сам слышал о работорговле в
Лондоне,  в Гааге, в Амстердаме, в Пилау от тамошних шхиперов и негоциантов:
в  портовых  тавернах  за  джином  и  коньяком развязывались языки, мореходы
хвастались  своими  похождениями,  золотом, драгоценными камнями, нажитыми в
дальних странствиях...
     - Убежал потом? - спросил Семисадов.
     - Трижды  убегал,  да  не  в  добрый час, видать, за что наказан был со
всей  суровостью:  в  первый  раз  посадили  в  железную клетку, и ту клетку
трижды  с корабельной реи спускали на канате в море. Не чаял живым остаться.
В  другой  раз  присужден был аглицким арматором к килеванию. Перед вечерней
зарею  в  гавани  Дувр  провели  канат  под  килем нашего корабля с борта на
другой  борт.  Сам  арматор с трубкою в зубах вышел на ют - смотреть. На его
глазах  привязали  меня  цепью  к  канату.  Семь аглицких матросов со смехом
взяли  сей  канат, сбросили меня в море и зачали протаскивать йод килем. Как
чего было - не помню. Сломали мне ногу, и лишился я сознания...
     Убежать  случилось мне лишь через полгода, другим летом. В гавани Ярмут
продали  меня  немецкие матросы, связанного, в мешке, шведам. В Нордчепинге,
в  королевстве  шведском,  убежал я, чтобы идти лесами на Торнео, а оттудова
на  Ковду  и  Кереть.  Но  так  не сделалось, а поймали меня воинские люди и
погнали  рабом  на  Большую  Медную гору, что в стране Делакрии, на рудники,
под  землею копать медную руду. Оттуда закованными послали нас в Даннамуру -
на  железные  рудники.  На  пропитание  отвар  давали  ячменный  да  лепешку
ячменную  же  - на один укус. Били железными палками в палец толщиной, там и
остался  беззубым.  Повстречался  я  тут с русскими, с полоняниками, и нашел
себе  дружка  -  Саньку,  курский  он, стрелецкого полка солдат. С ним крест
целовали, что уйдем, жить так не станем. С ним и на галеры попали...
     - Тут ты и услышал про Архангельск?
     - Про  Архангельск  я,  господин,  услышал  ранее,  в городе Гефле, где
оснащался  большой фрегат. Тот фрегат, сказывали галерные рабы, назначен для
большого  флоту,  что  пойдет  Архангельск воевать. И тогда попросились мы с
Санькой  на  фрегат,  надеясь  с  него  выброситься, но нас не взяли, а лишь
выпороли  кнутами  до  бесчувствия.  Однако  господь смилостивился, и галера
наша  пошла  в  гавань  Улеаборг  -  отвозила  туда  некую персону. В гавани
сделался  на  галере  нашей  пожар  и  большое  смертоубийство, многих наших
побили,  и Саньку моего тоже - умер он в лесу, в каменном логу, день спустя.
Умирая,  дал  мне грамоту, чтобы донес, коли доживу. Об тех грамотах и ранее
я  слыхивал,  колодники-каторжане  их  пуще  глаз  берегли, да мне видеть не
доводилось,  что  за  грамоты.  Однако знаю верно, что те грамоты пишут наши
русские  люди, злою судьбою попавшие в королевство шведское. Тебе еще скажу:
колыванец  некий  много  доброго  делает,  русской матерью рожден, хоть Руси
будто  бы и не видывал. Слышно про него, что служит трактирным слугою и смел
безмерно. Ты об нем не слыхивал?
     Сильвестр Петрович ничего не ответил.
     - Молчишь? Ну, оно, может, и верно, что молчишь...
     - Похоронил Саньку? - спросил Иевлев.
     - Похоронил,  господин, в логу, камнями заложил тело новопреставленного
раба  божия  и  пошел  странником  до  самого  до  Сумского  острова. Монаху
Соловецкой  обители  открылся  -  откудова  иду  и  что грамоту имею тайную.
Игумен  меня  благословил  со всем поспешанием идти к Архангельску. Дали мне
карбас монастырский и сюда привезли...
     Никифор  замолчал.  Семисадов встал со своего поленца, спросил, думая о
другом:
     - Чего же с воском будем делать, Сильвестр Петрович?
     Капитан-командор   тряхнул   головой,  отгоняя  невеселые  мысли,  тоже
поднялся. Вышли из избы вместе. Сидя на крыльце, инженер Резен полдничал.
     - Шел  бы  к  Маше!  -  сказал  Иевлев.  -  Она  накормит.  Какая еда -
сухоядение...
     Резен усмехнулся, сказал, что и так хорошо.
     - Пушки-то с Москвы пришли?
     - Фузеи  пригнаны  да  мушкеты,  гранат  две  подводы добрых. Пушек еще
мало.
     - Фузеи хороши ли?
     Резен  ответил,  что хороши - на удивление. Раньше таких не делывали. И