это  у  кого  кошелек  пуст - тому за морем холодно да голодно, а я, чай, не
беден,  мне  в  заморских  землях и славно будет, и сытенько, и весело. Да и
пережду там тихохонько...
     - Чего же ты, к примеру, переждешь?
     - Времечко   пережду.   Все   минуется,   сударь.  Батюшка  мой  бывало
говаривал:  все  на свете новое - есть то, что было, да хорошо позабылось. Я
бы  сие  новое  и  переждал.  Иные  в  заморских  землях  печаливаются,  а я
нисколечко.  Обучаюсь  новоманерным  танцам,  галанту  французскому, амурные
некоторые  приключения  испытываю, дружась с ихними добрых родов кавалерами,
счастливым себя почитаю...
     - Да ведь тебе, Василий Степанович, навигатором быть?
     - Мне-то?  Для чего, сударь? Меня море бьет, я на корабле пластом лежу,
молюсь лишь прежалостно...
     - Прежалостно али не прежалостно, да послан ты государем в учение?
     - Ну, послан.
     - А раз послан в учение, то и спросят с тебя со строгостью...
     - Уж так непременно и спросят...
     - Верно толкую - спросят. И должно будет ответить.
     - Чай, нескоро еще...
     Недоросль  сидел отвалясь, разглядывая руку в перстнях, любуясь блеском
камней.
     - А вдруг да скоро спросят? Тогда что станешь делать?
     - Не  всем  же  навигаторами  быть,  - в растяжечку молвил Спафариев. -
Надо  в  государстве  и  порядочных  шаматонов галантных, сиречь любезников,
иметь.  Мало  ли  как  случится:  прием  какой во царевом дворце, ассамблея,
иноземная  принцесса  прибыла,  к  ей  кого  в  куртизаны для препровождения
времени в амурах определить требуется...
     - Вона ты куда метишь?
     - А  для  чего,  сударь, не метить? Какая ни есть метресса, все же с ей
забавнее,  нежели  над пучиной морской в корабле качаться и, не дай бог, еще
из пушек палить...
     - Есть  ли  только должность такая - куртизан при дворе? - с лукавством
в голосе спросил Иевлев.
     - Должности  нет,  да  дело есть куртизанское, - молвил недоросль, - то
мне  точно  ведомо.  А  к  сему делу я надлежаще выучен. Сам посуди: политес
дворцовый   мне  не  в  новинку,  во  всякую  минуту  могу  пахучими  духами
надушиться,  для  чего  их  всегда при себе в склянке ношу, собою я опрятен,
лицо  имею  чистое,  тело белое, не кривобок, не горбат, в беседе говорлив и
забавен, росту изрядного, да ты сам, сударь, взгляни...
     Он  приподнялся  с  лавки  и  встал  перед Иевлевым в позу вроде тех, в
которых  находились  статуи,  виденные  Сильвестром  Петровичем  в заморских
парках:  одну  руку  с  отставленным  мизинцем недоросль держал возле груди,
другую пониже.
     - Что же сие за позитура? - спросил капитан-командор.
     - Сия  позитура  уподобляет  кавалера  Аполлону,  али  еще  какой нимфе
летящей...
     - Ишь ты! - покачал головою Иевлев.
     - Истинный  кавалер  завсегда,  сударь,  думать  должен об своем виде и
являть собою пример живости, легкости и субтильности...
     - Эк хватил! Да разве ты субтилен?
     - Я-то  не  субтилен,  но замечено мною, сударь, что некоторые тамошние
метрессы   -   виконтессы   и  маркизы  немалую  склонность  имеют  к  таким
куртизанам,  кои  подобны  мне  и  румянцем,  и  доблестью,  и  добрым своим
здоровьем. Плезир, сиречь удовольствие...
     - Плезир  плезиром,  -  перебил  Иевлев,  -  ну,  а  как спросит с тебя
государь навигаторство, - тогда что станешь делать?
     Спафариев сел на лавку, вздохнул, пошевелил бровками, ответил погодя:
     - Тогда  я  паду  в  ноги, откроюсь, сколь нелюбезно мне море, сколь не
рожден я для сей многотрудной жизни. Простит...
     - Ой ли?
     Недоросль задумался.
     Сильвестр  Петрович  набил  трубочку, поискал трут с огнивом, не нашел.
Недоросль  его и злил и забавлял. "Чего только не навидаешься за жизнь-то! -
раздумывал  он,  с усмешкою вглядываясь в Спафариева. - Чего не встретишь на
пути на своем. Темны дела твои, господи!"
     - Простит!  - уверенно молвил дворянин. - Ну, поколотит, не без того. А
со   временем  и  простит.  Лучше  единый  раз  крепко  битым  быть,  нежели
состариться,  галанта  не  увидев. Да ты, сударь, сам посуди - навигаторов у
него,  у  государя,  все более и более числом деется, а истинных шаматонов -
ни  души. Я един и буду. Не токмо не осердится, увидев мое к себе рвение, но
всяко   отблагодарит.   Не   может   такого   потентата   быть,   чтобы  без
кавалеров-шаматонов-галантов  при  своем  дворе  обходился. Вот Париж город?
Сколь  в  нем  достославных  шевальеров  ничего  более не делают, как только
различные  увражи,  веселости  и  штукарства,  к украшению быстротекущих лет
жизни  служащие. И при дворе с благосклонностью принимаемы сии кавалеры, и в
любой  дом  вхожи,  и  все  их  чтят  за  острословие  ихнее, за веселость и
куртизанство амурное...
     "Кто  только  на  свете не живет!" - опять подумал Сильвестр Петрович и
сказал:
     - Одначе  больно  мы  с  тобой  разговорились, а мне недосуг. Так вот -
морем  отселева  вояж  тебе  не  совершить.  Ступай в свой Париж иным путем.
Здесь  не  нынче,  так  завтра  быть  баталии,  и  ни  единого корабля мы не
выпускаем...
     - Быть баталии?
     - Быть.
     - Здесь, в Архангельске?
     - Здесь.
     Недоросль опять сложил губы сердечком.
     - Со шведами, сударь?
     - Однако догадался все же... С ними.
     - Так я, пожалуй, переночую и назад подамся...
     - А ежели нынче ночью швед нагрянет? - жестко спросил Иевлев.
     - Нынче?
     - Нынче.  Нагрянет  -  и попадешься ты ему. Он разбирать не станет, кто
ты - шаматон али навигатор. Он живо на виселицу тебя вздернет...
     - Тогда  я, сударь, истинно нынче же назад и отправлюсь. А переночую уж
на постоялом дворе, где прошедшую ночь ночевал. Там-то потише будет.
     Иевлев помолчал, потом, стараясь сдержаться, раздельно произнес:
     - Пожалуй,  не  отпущу  я  тебя. Мне нынче каждый человек надобен. А ты
парень в соку, дебелый, вот и шпага при тебе, и пистолет добрый...