Недоросль  несколько  приподнялся  на  лавке,  тотчас же сел, заморгал,
залопотал:
     - Да  что ты, господин капитан-командор, разве сие мыслимо? Мне царевым
именем велено в город Париж...
     - Да  ведь  что  ж  Париж? Коли тебя тут в доблестном бою убьют - какой
спрос?   С   покойника   Парижа  не  возьмешь.  Другие  туда  отправятся  на
навигаторов  учиться...  Останешься  здесь,  а как баталия минует, ежели жив
будешь, - в вояж и тронешься...
     Но  тотчас  же  Сильвестру  Петровичу  стало  тошно,  он  встал и велел
недорослю  проваливать  ко  всем чертям. Спафариев поклонился, попятился, не
веря  своему  счастью, еще поклонился. И тотчас же во дворе, по бревенчатому
настилу, загрохотали кованые колеса дорожного возка.
     Шаматон уехал.
     Скрипнула дверь, вошел Егорша.
     - В городе что? - спросил Иевлев.
     - Иноземцы  гуляют.  К Тощаку в кружало и не войти. В немецком Гостином
дворе  лавку  с  питиями  открыли,  песни поют, бранятся на нас, на русских.
Возле  Успенской  церкви  один  ходит,  кричит: "Вот погодите, шведы придут,
тогда узнаете, каково лихо на свете живет..."
     Сильвестр  Петрович  попросил уголька - разжечь трубочку. Егорша сбегал
на  поварню, Иевлев закурил, зашагал по горнице из угла в угол, думал. Потом
спросил Егоршу:
     - Вот  ты  по  улицам  бегал.  Много  ли  иноземных матросов с кораблей
спущено?
     - Много  ли, мало ли - того, Сильвестр Петрович, не ведаю, сам же видел
сотни три, не более.
     - Вооружены?
     - Кто их знает. В плащах больше. Шпаги кой у кого видны, ножи тоже.
     Иевлев кивнул.
     - Наши  везде стоят, - продолжал Егорша. - И у монастыря, и у арсенала,
и  возле  Гостиного,  во  всех  улицах  караулы. Матросы, стрельцы, драгуны,
рейтары...
     Сильвестр  Петрович  докурил  трубочку,  выколотил  ее  у  печки, велел
седлать.  Через  малое  время,  под  дождиком,  пряча  лицо от ветра, выехал
двуконь с Егоршей - смотреть дозоры, караулы...
     А в городе в это самое время уже начались бесчинства.
     Из   Тощакова  кружала  на  мокрую  улицу  вывалилась  толпа  иноземных
моряков,  человек  сорок,  не  слишком пьяная, но и не трезвая. На иноземных
корабельщиках  были надеты кожаные панцыри, широкие с железом пояса, шляпы с
полями  скрывали  лица,  изрытые  шрамами, опаленные порохом. Палаши, шпаги,
кортики  колотили  по  тощим  ляжкам, по обтянутым чулками икрам, по широким
коротким штанам.
     Возле  кружала  корабельные  люди  немного поспорили друг с другом, что
делать  дальше  и  как  занять  свой  досуг - не сломать ли бедную избу, что
мокла  неподалеку  под  дождем?  Вдруг  из-за  угла  показался дозор русских
матросов.  Иноземцы  смолкли  и  уставились  на  трех  молодых парней, что в
бострогах,  при  лядунках  и  палашах,  в  низко  натянутых  вязаных шапках,
гуськом шли вдоль забора.
     - Матросы! - сказал один иноземец.
     - Русские матросы! - воскликнул другой.
     - Матросы из поганой лужи! - крикнул толстый низенький боцман.
     - Давайте с ними играть! - предложил еще один.
     Разбрызгивая  грязь,  он  перебежал улицу, снял перед матросами шляпу и
сделал  им  кумплимент, отбивая ногой. Три русских парня с улыбками смотрели
на  выпившего  чудака.  Другие  иноземцы,  гогоча,  как  гуси,  тоже перешли
улицу...
     Первый  все еще кривлялся, когда другие стали хватать матросов за эфесы
палашей.  Не  прошло  и  нескольких  секунд,  как  самый  молоденький матрос
оказался  связанным  и  брошенным  в  лужу,  другому  разбили лицо, третьего
боцман рвал за уши и приговаривал с наслаждением:
     - Русская свинья! Русская свинья! Молись мне!
     Матрос  вырывался. Мысль о том, чтобы заставить матроса молиться, очень
понравилась  иноземцам.  Они  поставили  его  перед собою на колени и велели
кланяться,  как  будто  он  видит икону. Матрос вскочил на ноги, его ударили
палашом  по  голове, он без сознания упал лицом в жидкую грязь, захлебнулся.
Толстый  боцман  опустил  палаш  в  ножны  и  шутейно  запел молитву. Другие
подхватили.  Победа над тремя русскими матросами разгорячила кровь. Иноземцы
выпили  еще водки из фляги и, взяв бревно, принялись, как тараном, бить им в
стену  той  избенки,  которая  еще  раньше  привлекла  их  внимание.  В избе
закричали  женщины.  Старая изба шаталась, бревна, уложенные в лапу, вылезли
из  гнезд,  крыша  вот-вот  могла провалиться и задавить людей. Но иноземцев
ничего  не  смущало,  и  неизвестно,  чем  бы это все кончилось, не покажись
из-за   Тощакова   кружала   унтер-лейтенант  Аггей  Пустовойтов  со  своими
ребятами.  Народ у него был молодой, весеннего набора, только из беломорских
жителей.  На  взрослых матросов Аггей вполне полагался, и потому отправил их
в  караулы  с  менее  опытными офицерами, себе же взял молодежь, которую еще
только  начал обучать воинскому строю. Обучал он своих матросов и сейчас, не
желая терять дорогого времени.
     - Левой,  правой,  левой, правой, ать, два, вздень, отдай, - командовал
Аггей,  выходя  из-за  кружала  и  пятясь перед матросами, - живее, матросы,
ать, два, ать, два...
     Матросы  шли  бойко,  молодцевато, сердце у Аггея радовалось. Но вдруг,
сбившись  с  ноги,  они  стали  наступать  друг  другу  на пятки и мгновенно
сгрудились   в  толпу.  Унтер-лейтенант  готов  был  закричать  на  них,  но
посмотрев  туда,  куда  глядели  его  ребята,  застыл  на месте: два русских
матроса  лежали  около  избы замертво, а третий, в крови, привалился к тыну.
Иноземцы, подняв бревно, били им в стену избы.
     Сладкое   бешенство  словно  на  теплой  морской  волне  качнуло  Аггея
Пустовойтова. Черные брови его сошлись, он тихо сказал:
     - А ну, робятки!
     Кинул  в  сторону,  в  лужу,  щегольские  свои  перчатки  с раструбами,
смахнул  шляпу  прочь,  чтобы  она  не  мешала  биться, да и пошел вперед не
оглядываясь, чувствуя за спиной дыхание матросов, слыша их могучий шаг.
     Кто-то  из  корабельных людей обернулся, засвистал в пальцы, иностранцы
вытащили   из   ножен  шпаги,  палаши,  кортики,  но  было  поздно.  Матросы
навалились  вплотную  всею  своею горячей лавою, сердце каждого сжималось от
давней ненависти, нынче можно было с честью вспомнить старые обиды...
     - Не  дра-аться!  -  длинно,  врастяжку  крикнул  Аггей. - Вязать, а не
драться! Вязать воров!
     Ох,  как  врезался бы Аггей первым в толпу иноземцев, вытащил бы к себе