Андрей   Яковлевич   взял  Якоба  ладонями  за  щеки,  поцеловал.  Якоб
заговорил, сдерживая волнение:
     - Вы  пребывайте в спокойствии, Андрей Яковлевич. Я все, как вы велели,
сделаю.  Ничего  не забуду. И еще скажу: никогда не забуду, как рассказывали
вы  мне  краткие повести об истории российской, как отвечали на вопросы мои,
которых  такое множество я задавал, как последние деньги свои давали мне для
несчастных пленных.
     - Ну-ну,  - остановил Хилков. - Еще чего, - русский русскому на чужбине
не  поможет,  тогда,  брат,  и свету конец. Иди. Прощай. Спасибо за все, что
делал!
     Когда  Якоб  был уже у двери и даже взялся рукою за скобу, Хилков вдруг
окликнул его:
     - Стой, погоди!
     - Стою!
     Он обернулся. Князь, улыбаясь, молчал...
     - Что вы, Андрей Яковлевич?
     - Последнюю цыдулю, что от меня отправлял, тайную, не ведаешь?
     - Не знаю, князь.
     - То-то,  что  не  знаешь.  Умная  цыдуля, пригодится, я чай, нашим. Об
лоцмане там речь идет. Дабы доброго лоцмана отыскали...
     - Какого лоцмана?
     - Узнаешь  со временем. Ах, досадно мне, дружок! Ты знать все будешь, а
я здесь ничего не узнаю. Ну, прощай, иди...
     Якоб  вышел,  спустился с крыльца, вежливо дважды поклонился приставам,
сказал  на  всякий случай, что завтра, когда принесет князю обед, захватит с
собою не водку, а рому, и отправился домой.
     Трактирщик,  дядюшка Грейс, дремал в своем кресле. Открыв один глаз, он
спросил:
     - А может быть, ты, парень, еще раздумаешь и останешься?
     Якоб не ответил.
     - Если ты останешься, я тебя возьму. Но за ту же плату...
     - Если бы заплатили побольше...
     - Неблагодарная тварь...
     Молча  сложил  Якоб  в  сундучок  белье, пару будничного платья, теплую
фуфайку,  башмаки  на  деревянных подошвах и, надев свой праздничный красный
кафтан,  спустился  с сундучком подмышкой по скрипучим ступеням. У него было
еще много дела нынче.
     Прежде  всего  на  железном  рынке  он  купил три маленьких напильника,
полдюжины  матросских  ножей  и  дюжину испанских стилетов. В тихом месте, у
моря,  он  туго  стянул все свои покупки бечевкой, бережно привязал к оружию
заранее  приготовленное письмо и замотал все вместе тряпкой. Потом, захватив
несколько  бутылок  рому,  Якоб  отправился на галерную пристань и спросил у
голландца-надсмотрщика, на борту ли капитан Альстрем.
     Альстрем был на борту.
     Якоб  поднялся по трапу, громко поздоровался с комитом Сигге и закричал
ему, словно глухому:
     - Теперь и я моряк, гере Сигге. Больше я не слуга в трактире.
     Сигге  принял  эту  новость  равнодушно,  но  кое-кто  из шиурмы поднял
голову.  Якоб  пошел  дальше,  к  капитанской каюте. На пути его - снизу, со
скамей,  где были прикованы каторжане, - поднялась рука с раскрытой ладонью,
а  у  Якоба  как  раз  в  это  мгновение расстегнулась пряжка на башмаке. Он
нагнулся и пошел дальше уже без свертка - только с сундучком.
     Капитан  Альстрем  поблагодарил  за  ром  и  со  своей стороны высказал
пожелание помочь молодому человеку на его новом пути.
     - Я  знаю эконома на эскадре, - сказал он, - эконом нуждается в опытном
помощнике адмиральского буфетчика.
     И  Альстрем  написал  Якобу,  который  словно  забыл  о  долге капитана
трактирщику, записку к эконому эскадры.
     - Теперь встретимся в море! - сказал Якоб, прощаясь.
     - К  сожалению,  мы  нынче  уходим  в Ревель! - сказал капитан. - У нас
разные дороги...
     Рекомендации  Альстрема и лейтенанта Улофа Бремса пригодились, и в этот
же  день Якоб уже числился помощником адмиральского буфетчика на флагманском
корабле  "Корона".  Теперь  он  был почти уверен, что агенты короля потеряли
его  след. Мало ли людей по имени Якоб служат в королевском флоте, а фамилию
он себе придумал. Скорее бы в море!
     - Ну,  да  у  тебя  золотые  руки!  - говорил буфетчик, глядя, как Якоб
готовит  посуду для завтрака шаутбенахта. - Ты понимаешь толк в этом деле. А
я  был обер-шенком в некоем баронском доме, но обер-шенк только подает вина,
как  тебе  известно,  здесь же надо сервировать стол и заботиться еще о том,
чтобы  шаутбенахту  понравилась  еда.  А  к  нему  нынче  приехала из Упсалы
молодая  жена;  ты  можешь  себе  представить  - этот старый черт женился на
молоденькой.  Вот  она  и вьет из него веревки... Пошел даже такой слух, что
она отправится с нами на бой китов...
     - Женщина - на бой китов? - удивился Якоб.
     - Женщина!   -  передразнил  его  адмиральский  буфетчик.  -  Но  какая
женщина! Впрочем, ты сам увидишь, что она такое - фру Юленшерна.
     Якоб  увидел  ее, когда вносил серебряные тарелки в адмиральские покои.
Вся  розовая,  с  огромным  узлом  волос  ниже  затылка, супруга шаутбенахта
сидела  на  адмиральском  столе,  покрытом зеленым сукном, и, высоко держа в
обнаженной  руке гроздь винограда, веселилась, глядя, как ярл Эрик Юленшерна
подпрыгивает, словно собачонка, которую дразнят вкусной косточкой.
     - Вон! - крикнул шаутбенахт, повернувшись на скрип двери.
     - Нет,  пусть войдет сюда! - сказала фру Юленшерна. - Я хочу знать всех
на моем корабле. Ты - слуга?
     Якоб поклонился.
     - Ты   постараешься,   чтобы   мне   было  удобно  и  весело  во  время
путешествия? Ты будешь мне угождать?
     Якоб поклонился опять.
     - Очень  хорошо!  -  похвалила  фру Юленшерна. - А ваш адмирал говорит,
что  все  здесь  грубы,  неотесанны  и злы, как дьяволы. Он еще говорит, что
женщина  на корабле приносит несчастье в бою. Но о каком сражении может идти
речь,  если  вы  отправляетесь  бить  китов.  А  я никогда не видела, как их
бьют...
     - Иди! - приказал Юленшерна, наступая на Якоба.
     - И чтобы завтрак был вкусный! - крикнула вдогонку фру Юленшерна.
     Закрывая двери, он слышал, как фру говорила шаутбенахту:
     - Ах,  вы,  кажется,  надулись,  мой грозный муж? Быть может, вы хотите
повесить меня, как вы вешаете ваших матросов? Или наказать кнутом?
     В буфетной Якоб сказал: