- Лекарь Дес-Фонтейнес.
     Сильвестр  Петрович  неторопливо, лист за листом, просматривал записную
книжку  венецианца.  Вот  нарисован лебедь, но это не лебедь, а Новодвинская
цитадель.  Взглядом  строителя  он уловил точность снятых размеров: травка -
это  северная,  восточная  и южная стороны крепости, где роют сейчас водяные
рвы.  Вот  и ширина рвов замечена в углу странички - три сажени. Вот домик с
наличниками  и ставенками - пустячная якобы картинка, а это не картинка, это
крепостной равелин...
     - Зачем приезжал сюда иноземец Генрих Звенбрег? - спросил Иевлев.
     Венецианец не смог ответить, так колотила его дрожь.
     - Говори!  -  крикнул  Сильвестр Петрович. - Говори, или убью сейчас на
месте!
     Венецианец  заговорил,  плача  и  всхлипывая:  он  еще  ничего не успел
отослать  из того, что тут в книжке. Или почти ничего. Очень мало, во всяком
случае... Генрих Звенбрег был арестован до того, как они увиделись.
     Иевлев  слушал  не  перебивая,  лицо  его с жесткой складкой у рта было
особенно  бледно,  синие глаза неотрывно смотрели на венецианца. За открытым
окном  двинский  ветер  вздымал  известку,  в клубах известковой пыли четыре
каменотеса  пронесли  на полотенцах открытый гроб, из которого торчала русая
бороденка  веселого  каменщика  из  Чаронды  - Гаврюшки Хлопотова, помершего
нынче  в  крепостном  гошпитале  от  грудной  болезни.  За  покойником, воя,
хватаясь  за  гроб  руками,  шла  простоволосая  женщина  -  вдова, стряпуха
артели.  Старенький крепостной попик, в съехавшей на одно плечо позеленевшей
ризе,   в  скуфейке,  нетвердо  ставя  больные  ноги,  помахивал  кадилом  и
надорванно  пел:  "Со  святыми упокой... иде же несть болезнь, ни печаль, ни
воздыхания".  А  жизнь  в  крепости  шла  своим чередом - били сваи, визжали
пилы, грохотали молоты кузнецов.
     - Иди, Егор, я тут и один управлюсь! - сказал Иевлев.
     Резен  вышел, закрыв за собой дверь. Иевлев все вслушивался, не донесет
ли  ветер  старческий  голос попика, провожающего в последнюю дорогу Гаврюшу
Хлопотова.  Но за визгом пил и грохотом кованых колес во дворе уже ничего не
было слышно.
     Венецианец все говорил, - теперь он не мог остановиться.
     - Еще  в  те  времена,  когда  я  только  собирался  ехать в варварскую
Московию,  -  услышал  Иевлев,  - еще тогда, когда мои близкие не советовали
мне пускаться в столь опасный вояж...
     Сильвестр  Петрович, неподвижно глядя на венецианца, достал из широкого
нагрудного  кармана пистолет, ощупью подсыпал на полку пороху... Венецианец,
пятясь,  пошел  к  двери,  закричал,  замахал  руками.  Иевлев  поднял руку,
прицелился,  синие  его  глаза  смотрели  беспощадно,  и венецианец внезапно
смолк, стал оседать на колени...
     Дверь  дернули  из  сеней,  Иевлев не успел выстрелить. Широко шагая, в
горницу  вошел Крыков, огляделся, взял пистолет из рук Сильвестра Петровича,
дал ему попить воды. Венецианца увели.
     - Чудом  не  убил!  - говорил Иевлев, успокаиваясь. - Чудом! Варварская
Московия,  а? Варварская! Это за то, что кафтаны носим иные, за то, что едим
не  по-ихнему. И кто варварами обзывает? Шпион, человек без чести и совести.
Ох,  Афанасий  Петрович, вдвое нам берегтись против прежнего надобно, вдвое,
втрое, вчетверо. Иначе - гибель...
     Афанасий Петрович молчал, слушал, в глазах его светилось участие.
     - Устал  я!  - сказал Иевлев. - Страшно не верить, а надо. Нынче лекаря
прогнал,  от  воеводы  лекарь, я не поверил, и верно сделал, что не поверил.
Венецианец  сознался:  прежний  лекарь и был у них за начального человека...
Все  кругом  куплено.  А  наши мужики здесь мрут, кормить их нечем, кормовых
нет. Что делать, Афанасий Петрович?
     Крыков  молчал,  лицо  у  него  тоже  было  усталое,  небритое; сапоги,
рейтузы, плащ - в грязи.
     - Как жить-то будем? - спросил Иевлев.
     Крыков  не  сразу  ответил,  рассказал, что в городе плохо, ходит такой
слух,  будто  иноземцы  взялись  вместе  с воеводой князем Прозоровским всех
русских  извести,  для того свои подворья окапывают, новые частоколы ставят,
в  своей  церкви в неурочное время молятся. Говорят еще, что думный дворянин
Ларионов  с  дьяками тайно людей имает и те люди под пытками других обносят,
съезжая  полна  народишком  и  ожидает  архангельский  люд  страшных казней.
Говорят  также  про  воеводу, что нарочно он рыбарей в море не пускает, дабы
рыбой   не   запасались,  а  чем  кормиться,  как  не  рыбой?  Конный  бирюч
непрестанно  по Архангельску ездит и государевым именем выкликает воеводский
указ:  в  море для бережения от свейских воинских людей никому не бывать под
страхом кнута, дыбы и петли.
     - Петли? - переспросил Иевлев.
     - Петли, сам слышал, Сильвестр Петрович, своими ушами.
     - Азов  проклятый!  -  негромко  молвил  Иевлев.  -  С тех пор он такую
власть забрал, с Азова...
     Хрустнул пальцами, поднялся с лавки:
     - Пойдем,  Афанасий  Петрович,  сходим  в  город.  Людей  возьми  своих
посмышленее. И я матросов прихвачу...
     Крыков  ждал  у  ворот цитадели. Иевлев зашел в свою избу, к жене. Маша
месила  тесто,  девочки  играли  на  полу  с  лоскутными  куклами. Сильвестр
Петрович  обнял  жену  за плечи, посмотрел в ее ясные глаза, сказал шепотом,
чтобы дети не услышали:
     - А я, Маша, сейчас едва человека не убил...
     Машины глаза округлились, брови испуганно дрогнули:
     - Правду говоришь?
     - Шучу,  шучу!  -  быстро  ответил  он.  -  Как бы только не дошутиться
когда. Ох, Машенька...


4. ТРУДНОЕ ЖИТЬЕ

     У   Воскресенской  пристани,  огороженной  нынче  в  ожидании  свейских
воинских  людей  надолбами,  под  грозными  стволами  пушек  цепочкою стояли
стрельцы  воеводы  Прозоровского,  многие  с пищалями, иные с мушкетами. Был
торговый  день  -  по  Двине  шли  лодьи, карбасы, шитики, кочи. Причаливать
нигде,  кроме  как  к  Воскресенской  пристани,  не  позволялось.  Здесь, на
холодочке,  стоял стол, за столом позевывал дьяк Абросимов. Сначала Иевлев с
Крыковым  даже  не  поняли,  зачем  поставлен  строгий караул и что за вопли
несутся  из толпы стрельцов. Подошли поближе, раздвигая, расталкивая людей с
испуганными  лицами.  Дьяк  Абросимов поклонился, разъяснил, что-де по добру
бороды  не режут, боярин велел нынче резать силою. Здесь же на коленях стоял
портной  с ножницами - резал кафтаны выше колен, как было сказано в указе. К