свою грудь, ибо жаждал смерти. Она величественно выпрямилась, занесла  руку,
в ней сверкнул кинжал. Вот кинжал опустился, его кончик кольнул мне грудь.
     - Нет! - снова воскликнула  она.  -  Ты  мне  слишком  нравишься.  Жаль
убивать  такого  красивого  мужчину.  Дарую  тебе  жизнь.  Живи,  потерявший
престол фараон! Живи, бедный павший царевич, которого обвела  вокруг  пальца
женщина! Живи, Гармахис, чтобы украсить мое торжество!
     Больше я ничего не  видел,  хотя  в  ушах  раздавалось  пенье  соловья,
слышался  ропот  моря,  победной  музыкой  лился  смех  Клеопатры.  Сознание
отлетало, я погружался в  царство  сна,  но  меня  провожал  ее  хрипловатый
смех - он прошел со мной через всю жизнь и теперь провожает в смерть.


                                Глава VIII,
                   повествующая о пробуждении Гармахиса;
                            о трупе у его ложа,
                  о приходе Клеопатры и о словах утешения,
                           которые она произнесла

     Я снова проснулся и снова увидел, что я в своей  комнате.  Меня  так  и
подбросило. Что же, стало быть, мне  тоже  приснился  сон?  Ну  конечно  же,
конечно, мне  все  это  приснилось!  Не  мог  я,  в  самом  деле,  совершить
предательство! Не мог навсегда потерять нашу  единственную  возможность!  Не
мог предать наше великое дело, не мог бросить на произвол судьбы  храбрецов,
во главе  которых  стоял  мой  дядя  Сепа!  Неужели  они  напрасно  ждали  у
восточных ворот дворца? Неужели весь  Египет  до  сих  пор  ждет  -  и  ждет
напрасно? Нет, все, что угодно,  но  это  немыслимо!  Мне  просто  приснился
кошмар, если такой приснится еще раз, сердце у  человека  разорвется.  Лучше
умереть, чем увидеть подобный ужас, который наслали на меня  силы  зла.  Да,
да,  конечно,  все  это  лишь  чудовищное  видение,   рожденное   измученным
воображением, однако где я? Где я сейчас? Я должен быть в Алебастровом  Зале
и ждать, когда ко мне выйдет Хармиана.
     Но это не Алебастровый Зал, и, боги великие, что это за страшная  груда
лежит возле изножья ложа, на котором, я  кажется,  спал,  -  что-то  зловеще
напоминающее человека, завернутое в белую окровавленную ткань?
     С пронзительным воплем я прыгнул на эту груду, как лев, и изо всех  сил
нанес по ней удар. Под его тяжестью груда перевернулась на бок. Обезумев  от
ужаса, я сорвал белую ткань: согнутый пополам,  с  коленями,  подтянутыми  к
отвисшей челюсти, лежал голый  труп  мужчины,  и  труп  этот  был  начальник
стражи римлянин Павел.  Он  лежал  передо  мной,  и  в  сердце  у  него  был
кинжал, - мой кинжал, с  золотой  рукояткой  в  виде  сфинкса!  -  а  лезвие
прижимало к его  могучей  груди  кусок  папируса,  на  котором  было  что-то
написано латинскими буквами. Я наклонился и прочел:

                  HARMACHIDI                      SUBDERE                   DISCE 
     "Приветствую тебя, Гармахис! Я был тот самый римлянин  Павел,  которого
ты подкупил. Узнай, какая жалкая судьба ждет предателей!"
     На меня нахлынула дурнота, я, шатаясь, стал пятиться от трупа,  который
был весь в пятнах запекшейся крови. Я пятился, шатаясь,  пока  не  наткнулся
на стенку, и замер возле нее, а за  окном  пели  птицы,  весело  приветствуя
день. Стало быть, это был не сон, и я погиб, погиб, погиб!
     Я подумал о моем старом отце Аменемхете. Но тут же меня пронзил  страх,
что он умрет, когда узнает, что сын его покрыл себя позором  и  погубил  его
надежды. Подумал о преданном отчизне жреце, моем любимом дяде Сепа,  который
всю долгую нынешнюю ночь ждал сигнала, но так и не дождался!  И  сердце  мое
опять сжалось: что будет с ним  и  со  всеми  нашими  сторонниками?  Ведь  я
оказался не единственным предателем - меня тоже кто-то предал. Кто это  был?
Быть может, мертвый Павел. Однако, если предал Павел, он ничего  не  знал  о
заговорщиках, которые трудились со мною заодно!  Но  тайные  списки  были  у
меня на груди, в моей одежде... О Осирис,  они  исчезли!  Всех,  кто  жаждал
возрождения Египта, ждет судьба Павла. Эта мысль поразила меня, как удар.  Я
медленно сполз на пол, чувствуя, что теряю сознание.
     Когда я очнулся, то по теням догадался,  что  уже  полдень.  Я  кое-как
поднялся; труп Павла лежал на том  же  месте,  как  бы  неся  свою  зловещую
вахту. Я в отчаянии бросился к двери. Она была заперта, снаружи  раздавались
тяжелые шаги стражей. Они спросили у кого-то пароль, потом  я  услышал,  как
стукнули о пол древки копий. Запоры отомкнули, дверь открылась, и в  комнату
вошла сияющая, в парадном царском одеянии,  победительная  Клеопатра.  Вошла
одна, и дверь за ней закрылась. Я стоял как громом пораженный, а она  легким
шагом приблизилась ко мне и встала рядом.
     - Приветствую тебя, Гармахис, - проворковала  она,  улыбаясь.  -  Стало
быть, мой вестник нашел тебя! - И она указала на труп Павла. -  Фи,  как  он
безобразен. Эй, стражи!
     Дверь отворилась, два вооруженных галла переступили порог.
     - Унесите эту разлагающуюся падаль и выбросите стервятникам, пусть  его
терзают. Погодите, выньте сначала кинжал из груди этого предателя. -  Стражи
склонились к трупу, с усилием вытащили из сердца Павла окровавленный  кинжал
и положили на стол. Потом взяли за плечи  и  за  ноги  и  понесли  прочь,  я
слышал их тяжелые шаги по лестнице.
     - Кажется мне, Гармахис, ты попал в большую  беду,  -  произнесла  она,
когда звуки шагов замерли. - Как неожиданно  поворачивается  колесо  Судьбы!
Если бы не этот предатель, - она кивнула  в  сторону  двери,  через  которую
пронесли  труп  Павла,  -  я  представляла  бы   сейчас   собой   столь   же
отвратительное зрелище, как он,  и  кинжал,  что  лежит  на  столе,  был  бы
обагрен моей кровью.
     Стало быть, меня предал Павел.
     - Да, - продолжала она, - и когда ты  пришел  ко  мне  вчера  ночью,  я
знала, что ты пришел меня убить, когда ты  раз  за  разом  подносил  руку  к
груди, я знала, что рука твоя сжимает рукоятку кинжала и  что  ты  собираешь
все свое мужество, чтобы совершить деяние, которому  противится  твоя  душа.
Странные то были, фантастические минуты, когда вся жизнь висит  на  волоске,
ради таких минут только и стоит жить, и я неотступно думала, кто же  из  нас
победит, ибо в этом поединке мы были равны и в силе и в вероломстве.
     Да,  Гармахис,  твою  дверь  охраняют  стражи,  но  я  не   хочу   тебя
обманывать. Не  знай  я,  что  связала  тебя  узами,  более  надежными,  чем
тюремные цепи, не знай я, что мне не угрожает от тебя никакое зло, ибо  меня
защищает твоя честь, которую не сокрушат копья всех моих легионов, ты  давно
был бы мертв, мой Гармахис. Смотри, вот твой кинжал,  -  она  протянула  его