Она потупила глаза.
     - Быть может, мой возлюбленный, я в самом деле хочу сочетаться с  тобой
браком, - ласково сказала она. - Послушай, здесь, в этой  тюрьме,  ты  очень
побледнел и почти ничего не ешь. Не спорь, я знаю от рабов. Я  держала  тебя
здесь, под стражей, ради того, чтобы спасти твою  жизнь,  Гармахис,  ибо  ты
мне очень дорог; ради того, чтобы спасти твою жизнь и твою честь, мы  должны
и дальше делать вид, что ты мой пленник. Иначе тебя  все  будут  поносить  и
убьют - тайно подошлют убийц, и ты умрешь. Но я не могу больше  видеть,  как
ты здесь чахнешь. И потому я завтра освобожу тебя и объявлю,  что  ты  ни  в
чем не виноват, и ты снова появишься во дворце как мой астроном. Скажу,  что
ты не причастен к заговору, я в этом окончательно убедилась; к тому же  твои
предсказания сбылись все до единого - кстати, это истинно  так,  хотя  я  не
вижу причин благодарить тебя, ибо понимаю,  что  ты  составлял  предсказания
исходя из интересов вашего заговора.  А  теперь  прощай,  мне  пора  к  этим
чванливым тугодумам-послам;  и  молю  тебя,  Гармахис,  не  поддавайся  этим
неожиданным вспышкам ярости, ибо ведь тебе  неведомо,  чем  завершится  наша
любовь.
     И, слегка кивнув головкой, она ушла, заронив мне в душу мысль, что  она
хочет открыто сочетаться со мной браком. И скажу правду:  я  уверен,  что  в
тот миг она искренне этого желала, ибо хоть и не любила меня  всепоглощающей
любовью, но пылко увлеклась мной и я еще ей не успел наскучить.
     Утром Клеопатра не пришла, зато пришла Хармиана -  та  самая  Хармиана,
которой я не видел с роковой ночи моей гибели. Она  вошла  и  встала  передо
мной, бледная, глаза опущены, и первые же ее слова ужалили меня, точно  укус
змеи.
     - Прошу простить меня, - проговорила  она  елейным  голоском,  -  прошу
простить, что я посмела явиться к тебе вместо  Клеопатры.  Но  тебе  недолго
ждать встречи со своим счастьем: скоро ты ее увидишь.
     Я сжался от ее слов, да это и неудивительно, а она,  почувствовав,  что
перевес на ее стороне, стала наступать.
     - Я пришла, Гармахис, - увы, больше не  царственный!  -  сказать  тебе,
что ты свободен! Свободен встретиться  лицом  к  лицу  со  своим  позором  и
увидеть его отражение в глазах  всех,  кто  верил  тебе,  -  он  будет  там,
подобно теням в глубинах вод. Я пришла сказать тебе,  что  великий  заговор,
который готовился больше двадцати лет, погиб  безвозвратно.  Правда,  никого
из заговорщиков не убили, может  быть,  только  дядю  Сепа,  потому  что  он
исчез. Однако всех вождей схватили и заковали в  кандалы  или  же  подвергли
изгнанию, дух наших людей сломлен, борцы рассеялись по  всей  стране.  Гроза
собиралась, но так и не успела грянуть -  ветер  унес  тучи.  Египет  погиб,
погиб навсегда, его последняя надежда разрушена.  Никогда  нашей  стране  не
подняться с оружием в руках, теперь она во веки  веков  будет  влачить  ярмо
рабства и подставлять спину плетям угнетателей!
     Я громко застонал.
     - Увы, меня предали! Нас предал Павел.
     - Тебя предали? Нет, это ты сам оказался предателем! Почему ты не  убил
Клеопатру, когда остался с ней наедине? Отвечай, клятвопреступник!
     - Она опоила меня, - проговорил я.
     - Ах, Гармахис! - воскликнула безжалостная девушка. - Как низко ты  пал
и как непохож стал на того царевича, которого я когда-то  знала:  ты  теперь
не гнушаешься ложью! Да, тебя опоили - опоили любовным зельем! И  ты  продал
Египет и всех, кто жаждал его возрождения, за поцелуй распутницы! Горе  тебе
и вечный позор! - Она уставила в меня перст и впилась в лицо глазами.  -  От
тебя  все  отвернутся,  все  тебя  отвергнут!  Ничтожнейший  из   ничтожных!
Презренный! Посмей это опровергнуть, если можешь!  Да,  прочь  от  меня!  Ты
знаешь, какой ты трус, и потому правильно делаешь, что  отступаешь  в  угол!
Ползай у Клеопатриных ног, целуй ее сандалии, пока она  не  втопчет  тебя  в
грязь, где тебе и место. Но от людей честных  держись  подальше,  как  можно
дальше!
     Душа моя корчилась в муках от ее жалящего  презрения  и  ненависти,  но
ответить ей мне было нечего.
     - Как случилось, - наконец спросил  я  хрипло,  -  как  случилось,  что
тебя, единственную из всех, не выдали и ты по-прежнему  приближенная  царицы
и по-прежнему издеваешься надо мной, хотя еще совсем недавно клялась  мне  в
любви? Ведь ты женщина, неужели нет в твоей душе жалости и понимания, что  и
мужчина может оступиться?
     - Моего имени не было в списке, - отвечала она, потупляя глаза. -  Дарю
тебе счастливую возможность:  предай  заодно  и  меня,  Гармахис!  Да,  твое
падение причинило мне особенно острую боль именно потому, что я любила  тебя
когда-то, - неужели ты еще это помнишь?  Позор  того,  кто  был  нам  дорог,
становится отчасти и нашим позором,  он  как  бы  навеки  прилипает  к  нам,
потому что мы так слепо любили это ничтожество всеми сокровенными  глубинами
нашего сердца. Стало быть, ты такой же глупец, как все? Стало быть, ты,  еще
разгоряченный объятиями царственной распутницы, обращаешься за утешением  ко
мне - не к кому-то другому, а именно ко мне?!
     - Может быть, именно ты в своей  злобе  и  ревности  предала  нас,  это
вовсе не так невероятно, - сказал я. - Хармиана, давно, еще в самом  начале,
дядя Сепа предупреждал меня:  "Не  доверяй  Хармиане",  и,  сказать  честно,
теперь, когда я вспомнил его слова...
     - Как это похоже на предателя! - прервала она меня, вспыхнув до  корней
волос. - Предатели считают, что все вокруг предатели,  и  всех  подозревают!
Нет, я тебя не предавала; тебя предал этот жалкий мошенник  Павел,  нервы  у
него не выдержали, и он за это поплатился. Я не желаю больше  слушать  такие
оскорбления. Гармахис, - царственным тебя уже никто  больше  не  назовет!  -
Гармахис,  царица  Египта  Клеопатра  повелела  мне  сказать  тебе,  что  ты
свободен и что она ожидает тебя в Алебастровом Зале.
     И, метнув в меня  быстрый  взгляд  из-под  своих  длинных  ресниц,  она
поклонилась и исчезла.


     И вот я снова вышел из своих комнат и пошел по  дворцу,  пошел  кружным
путем, ибо меня переполняли ужас и стыд и я  со  страхом  глядел  на  людей,
уверенный, что увижу на их лицах презрение к предателю,  каким  я  оказался.
Но никакого презрения на лицах не  было,  ибо  все,  кто  знал  о  заговоре,
бежали, Хармиана же ни  словом  не  проговорилась,  -  без  сомнения,  желая
спасти себя. К  тому  же  Клеопатра  убедила  всех,  что  я  к  заговору  не
причастен. Но моя вина давила на меня  непереносимой  тяжестью,  я  похудел,
осунулся, никто бы не нашел меня сейчас красивым. И хоть  считалось,  что  я
свободен, на самом деле за каждым моим шагом следили, я не имел права  выйти
за ворота дворца.
     И вот настал день, когда к нам  прибыл  Квинт  Деллий,  этот  продажный