жестоко и даже, если нужно, разрушить ее. Что до Арсинои, то  завтра,  после
того, как станет известно, что царица  умерла,  мы  изберем  людей,  которые
тайно умертвят ее.
     - Но остается  мальчик,  Цезарион,  -  заметил  я.  -  Он  -  наследник
Клеопатры, и римляне могут  заявить,  что  Египет  принадлежит  им,  раз  им
правит сын Цезаря. Тут кроется огромная опасность.
     - Опасности нет никакой, - возразил дядя, - завтра Цезарион  встретится
в Аменти с теми, кто его родил на свет.  Я  уже  об  этом  позаботился.  Род
Птолемеев должен быть выкорчеван, чтобы корни этого проклятого богами  древа
не дали больше ни одного ростка.
     - А нельзя обойтись без убийств? - печально спросил я. -  Мне  тягостно
думать об этих  потоках  крови.  Я  хорошо  знаю  мальчика:  он  унаследовал
красоту и одухотворенность Клеопатры и Цезарев  великий  ум.  Умертвить  его
было бы преступление.
     - Что за малодушие, Гармахис? Я не узнаю тебя, - сурово сказал дядя.  -
Откуда эта жалость? Если мальчик и вправду таков,  как  ты  его  описываешь,
тем больше оснований с  ним  покончить.  Неужто  ты  хочешь  оставить  жизнь
львенку, который вырастет в могучего льва и столкнет тебя с трона?
     - Что ж, пусть будет так, - ответил я со вздохом. -  по  крайней  мере,
он избегнет многих страданий и вступит в Аменти, не  совершив  зла.  Обсудим
теперь последовательность действий.
     Мы долго сидели и обсуждали, как и в каком случае  лучше  поступить,  и
наконец, проникшись важностью минуты  и  сознанием  нашей  высокой  цели,  я
почувствовал, как сердце мое оживляется, хоть и не  прежним  воодушевлением.
Но вот все было условлено  и  обговорено,  мы  предусмотрели  все  мелочи  и
исключили  возможность  неудачи;  решили  даже,  что   если   непредвиденные
обстоятельства помешают мне убить Клеопатру сегодня ночью,  мы  подождем  до
завтра и тогда уж начнем действовать, ибо смерть Клеопатры должна  послужить
сигналом к выступлению по всей стране. Закончив совет, мы  снова  встали  и,
возложив руки  на  священный  символ,  поклялись  клятвой,  которую  мне  не
позволено здесь начертать. Дядя поцеловал меня, в его  черных  живых  глазах
сверкали слезы радости и надежды. Он благословил меня и сказал, что счел  бы
счастьем отдать свою жизнь - тысячу жизней, если  бы  они  у  него  были,  -
только бы увидеть Египет свободным, как прежде, а меня,  Гармахиса,  потомка
его древних фараонов, возвести на престол. Он истинно  и  бескорыстно  любил
нашу отчизну и отдавал все силы ее возрождению. Я тоже поцеловал его,  и  мы
расстались. Никогда больше я не встретился с ним  в  этом  мире,  а  в  том,
другом, он вкушает покой среди полей Иалу, покой, в котором  будет  отказано
мне.
     Я покинул его дом и, поскольку было еще рано, быстро зашагал по  улицам
огромного города, осматривая все ворота, за которыми должны  были  собраться
наши воины. В конце концов я пришел в порт, на набережную,  где  я  сошел  с
барки, когда приплыл в Александрию, и  увидел  в  открытом  море  судно.  На
сердце у меня было так тяжело, что я не мог оторвать от него глаз  и  мечтал
лишь об одном: оказаться бы мне сейчас  на  этой  барке  и  пусть  ее  белые
паруса унесут меня на край света, где я стану жить,  никому  не  ведомый,  а
потом умру, и все меня забудут. Потом  я  увидел  еще  одно  судно,  которое
приплыло сюда по Нилу, с него на набережную  спускались  путешественники.  С
минуту я стоял и праздно их разглядывал, мелькнула мысль, не из  Абидоса  ли
эти люди, как вдруг возле меня раздался знакомый голос:
     - Ах-ха-ха-ах! Ну и город, такой старухе, как я, здесь  делать  нечего.
Да разве я найду в эдаком столпотворении друзей,  к  которым  приехала?  Это
все равно что искать в свитке папируса тростник, из которого  он  сделан.  А
ты, мошенник проваливай! Не трогай мою корзину с целебными травами,  не  то,
клянусь богами, я с их помощью нашлю на тебя злую хворь!
     Я в изумлении оглянулся - передо мной лицом к  лицу  стояла  моя  няня,
старая Атуа. Она тотчас же узнала меня, ибо вздрогнула, это не  укрылось  от
моих глаз, однако же вокруг был народ, и она не показала удивления.
     - Мой добрый господин, - опасливо проговорила она, обращая ко мне  свое
морщинистое  лицо  и  сделав  рукой  условный  тайный  знак,  -  мой  добрый
господин, судя по платью, ты астроном,  мне  строго  наказали  держаться  от
астрономов как  можно  дальше,  ибо  все  они  лгуны  и  дешевые  шарлатаны,
поклоняются только своей  собственной  звезде;  и  потому  я,  как  истинная
женщина, поступаю наоборот и прошу  тебя  помочь  мне.  Я  уверена:  в  этой
Александрии, где все не так, как у людей, астрономы наверняка  единственные,
кому можно доверять, а все остальные - обманщики и  воры.  -  И  прошептала,
потому что мы отошли от плотной толпы и никто нас теперь не  слышал:  -  Мой
царственный Гармахис, я привезла тебе весть от твоего отца Аменемхета.
     - Здоров ли он? - спросил я.
     - Да, он здоров, но ожидание великого события отнимает у него силы.
     - А что за весть он послал мне с тобой?
     - Сейчас услышишь. Он шлет тебе свою любовь и  благословение  и  просит
передать, что над тобой нависла грозная опасность, хотя какая  именно  -  он
не мог разгадать.  Вот  слова,  которые  он  произнес:  "Будь  тверд,  и  ты
восторжествуешь".
     Я опустил голову, ибо от этих слов мое  сердце  опять  похолодело  и  в
страхе сжалось.
     - Когда все должно произойти? - спросила она.
     - Сегодня ночью. Куда ты направляешься?
     - В дом благородного Сепа, жреца из Ана. Ты  можешь  проводить  меня  к
нему?
     - Нет, мне больше нельзя задерживаться; да  и  не  -  надо,  чтобы  нас
видели вместе. Эй, поди сюда! - крикнул я носильщику, который  болтался  без
дела, и, дав ему денег, велел отвести старуху к дому дяди Сепа.
     - Прощай, - шепнул она, -  прощай  же  до  завтра.  Будь  тверд,  и  ты
восторжествуешь.
     Я побрел по запруженным людьми улицам, причем все  расступались  передо
мной, ибо слава моя была велика.
     Я шел, и мне слышалось, будто подошвы  моих  сандалий  отбивают:  "Будь
тверд... Будь тверд... Будь тверд...", а потом стало казаться, что это  сама
земля предостерегает меня.


                                 Глава VII,
                 повествующая о загадочных речах Хармианы;
                  о появлении Гармахиса в покоях Клеопатры
                             и о его поражении

     Наступил вечер, я сидел один в  своей  обсерватории  и  ждал  Хармиану,
которая, как уговорено, должна  была  прийти  за  мной  и  отвести  в  покои