были драпировки, тонкие и мягкие, как шелк, но сотканные из  золотых  нитей;
здесь были ложа и ковры, каких я никогда не видел. Воздух  нежно  благоухал,
через открытые окна доносился далекий  шум  моря.  В  противоположном  конце
покоя, на ложе, покрытом  переливающимся  шелком  и  защищенном  пологом  из
тончайшего виссона, спала Клеопатра. Клеопатра, прекраснейшая из женщин,  на
которых  когда-либо  доводилось  смотреть  глазам  мужчин,  прекрасная,  как
мечта, спала передо мной в  волнах  своих  темных  разметавшихся  волос.  Ее
голова покоилась на  белой  точеной  руке,  другая  рука  свешивалась  вниз.
Пухлые губы полуоткрылись в легкой улыбке,  между  ними  сверкали  ровные  и
белые, точно из  слоновой  кости  зубы;  схваченное  поясом  из  драгоценных
камней одеяние, в котором она спала, было такого  тонкого  шелка  с  острова
Кос, что сквозь него светилось белорозовое тело.  Я  стоял  ошеломленный,  и
хотя помыслы мои были далеки от женщин, ее красота поразила меня, как  удар,
я на миг забыл обо всем, подчинившись ее могуществу, и сердце  мне  кольнула
боль, что я должен убить столь пленительное создание.
     Резко отвернувшись от Клеопатры, я увидел, что Хармиана впилась в  меня
своими зоркими глазами, впилась так,  словно  хотела  проникнуть  в  сердце.
Верно, на моем  лице  и  вправду  отразились  мои  мысли  и  она  сумела  их
прочесть, потому что прошептала мне на ухо:
     - Какая жалость, правда? Гармахис, ведь ты всего лишь  мужчина;  боюсь,
тебе понадобится призвать на помощь  все  могущество  твоих  тайных  знаний,
чтобы они поддержали твое мужество и ты смог совершить задуманное!
     Я нахмурился, но не успел  ничего  сказать  в  ответ,  ибо  она  слегка
коснулась моей руки и указала на царицу. С царицей  что-то  произошло:  руки
были  стиснуты,  разгоревшееся  ото  сна  лицо  омрачено  страхом.   Дыхание
стеснилось, она выбросила перед собой руки, точно защищаясь от удара,  потом
с глухим стоном села и распахнула озера глаз. Они  были  темные-темные,  как
ночь; но вот свет проник в них, и они стали  наливаться  синевой  -  синевой
предрассветного неба.
     - Цезарион! - вскричала она. - Где мой сын, где Цезарион? Слава  богам,
это было всего лишь во сне! Мне снилось,  что  Юлий,  давно  погибший  Юлий,
пришел ко мне в окровавленной тоге, обнял своего сына и  увел  прочь.  Потом
мне стало сниться, что я умираю,  умираю  в  крови  и  в  муках,  а  кто-то,
невидимый мне, смеется надо мной... О, боги, кто этот мужчина?
     - Успокойся, моя царица,  успокойся!  -  проговорила  Хармиана.  -  Это
всего лишь астролог Гармахис, ты сама приказала мне привести его  к  тебе  в
час твоего пробуждения.
     - Ах, астролог, тот самый Гармахис, который победил гладиатора?  Теперь
я вспомнила. Я рада, что ты пришел. Скажи же мне,  астролог,  ты  можешь  ли
увидеть в своем  магическом  зеркале  разгадку  моего  сна?  Какая  странная
вещь - сон, он опутывает наш разум паутиной тьмы  и  властно  подчиняет  его
себе. Откуда приходят эти  страшные  видения,  почему  они  поднимаются  над
горизонтом нашей души, точно луна, вдруг проступившая  на  полуденном  небе?
Какие силы вызывают эти образы из  глубин  нашей  памяти,  кто  наделяет  их
столь  несомненной  жизнью,  и  неумолимо  показывая   нам   их   страданья,
сталкивает настоящее с прошлым? Что же, стало быть, они  -  вестники?  Стало
быть, во время той неполной смерти, которую мы называем сном, они  проникают
в наше сознание и связывают порванные нити, когда-то соединявшие судьбы?  То
был сам Цезарь в моем сне, я  уверена,  но  я  не  знаю,  кто  стоял  рядом,
скрытый плащом, и глухо произносил  зловещие  слова,  которых  я  не  помню.
Разгадай мне эту загадку, египетский сфинкси богатству, каких тебе не  дадут  твои  звезды.  Ты  принес  мне  знамение,
растолкуй же его.
     ______________
     произносилось Хор-эм-ахет.

     - Я вовремя пришел к тебе, о могущественейшая из цариц, - отвечал я,  -
знай: я проник в некоторые тайны сна,  а  сон,  как  ты  правильно  угадала,
порой впускает в наши живые души тех, кто воссоединился с  Осирисом,  и  они
символическими действиями или словами доносят до нас эхо того, что звучит  в
Царстве Истины, где они обитают, а  посвященные  смертные  умеют  эти  знаки
разгадать. Да, сон - это лестница, по которой в дух избранных  спускаются  в
самых разных  обличьях  вестники  божеств-охранителей.  И  те,  кто  владеет
ключом к тайне, видят в безумии наших снов ясный смысл и  понимают  их  язык
гораздо лучше,  чем  язык  мудрости  и  событий  нашей  повседневной  жизни,
которая как раз и есть  истинный  сон.  Тебе  привиделся  великий  Цезарь  в
окровавленной тоге, он обнял царевича Цезариона и увел от тебя.  Слушай  же,
что твой сон означает. Да, ты видела Цезаря, он явился к тебе  из  Аменти  в
своем собственном обличье, тут ошибиться невозможно. Когда он  обнял  своего
сына Цезариона, он хотел показать, что одному лишь ему передал свое  величие
и свою любовь. Тебе приснилось, что Цезарь увел его от тебя,  так  вот,  это
значит, что он увел его из Египта в Рим, где его коронуют в Капитолии  и  он
станет владыкой Римской империи. Что значит  другой  твой  сон,  я  не  могу
разгадать. Его смысл скрыт от меня.
     Вот как истолковал я ей ее видение, хотя  сам  прозревал  в  нем  иной,
зловещий смысл. Но царям не следует предсказывать дурное.
     Тем временем Клеопатра поднялась и, откинув виссон, который защищал  ее
от комаров, села на край ложа; глаза внимательно изучали  мое  лицо,  пальцы
играли концами пояса из драгоценных камней.
     - Поистине, ты мудрейший из  прорицателей!  -  воскликнула  она.  -  Ты
читаешь в моем сердце и видишь благой знак  в  том,  что  на  первый  взгляд
кажется дурным предзнаменованием.
     - Ты права,  о  царица,  -  сказала  Хармиана,  которая  стояла  рядом,
опустив глаза, и в нежных  переливах  ее  голоса  мне  послышались  недобрые
нотки. - Да не оскорбят отныне дурные предзнаменования твой слух, пусть  все
зло оборачивается для тебя таким же благом.
     Клеопатра сцепила пальцы за головой и,  откинувшись  назад,  посмотрела
на меня полузакрытыми глазами.
     - Ну что ж, египтянин, покажи нам  теперь  свое  искусство,  -  сказала
она. - На улице еще жарко, а эти иудейские послы с их разговорами  об  Ироде
и Иерусалиме мне до смерти наскучили, терпеть не могу Ирода, он очень  скоро
в этом убедится, а послы - нет, я их сегодня не приму, хоть я бы и не  прочь
поболтать на  иудейском.  Итак,  что  ты  умеешь?  Надеюсь,  позабавишь  нас
какими-нибудь новыми фокусами? Клянусь Сераписом,  если  ты  так  же  хорошо
чародействуешь, как прорицаешь, я  обещаю  тебе  место  при  дворе,  хорошие
деньги и подарки - если,  конечно,  твоя  возвышенная  душа  не  восстает  в
негодовании при мысли о подарках.
     - Новых фокусов я не придумал, - ответил я,  -  но  есть  такие  приемы
волхвований, которые применяют очень редко  и  с  большой  осторожностью,  и