сталкивались, стараясь разъехаться, мешали друг  другу  и катились направо и
налево.  Тут же  пробирался  и  рогатый  скот, вероятно  стада,  взятые  под
реквизицию.  Всадников  было  мало, но  бросались  в  глаза  изящные экипажи
эмигрантов, разноцветные,  лакированные,  золоченые и серебряные,  видимо от
лучших мастеров"55.
     "Самая большая  давка  начиналась  немного  далее,  там,  где  толпа  с
базарной площади  выливалась в прямую, правда хорошую, но слишком  узкую для
нее улицу. В жизни своей ч не видел  ничего подобного; зрелище это, пожалуй,
можно бы сравнить с разлившейся рекой, затопившей луга и поля и принужденной
снова втиснуться  в узкую  протоку  и  течь  по ее ограниченному  руслу.  По
длинной улице, видимой  из наших окон,  беспрерывно бушевал  самый  странный
поток,  над которым явно выдавался  высокий  двухместный дорожный экипаж. Мы
подумали о  красивых  француженках, которых видели утром. Однако это были не
они, а граф Гаугвиц; я не без злорадства  смотрел, как он  подвигался шаг за
шагом"56.
     Такой  бесславной  процессией закончился Брауншвейгский манифест!  Даже
хуже того,  "переговорами с этими злодеями", - переговорами, первое известие
о  которых  произвело такое  потрясающее впечатление на эмигрантов,  что наш
всемирный поэт "опасался за рассудок некоторых  из них"57. Делать
нечего:  бедные эмигранты  должны ехать далее, озлобленные  на всех  и вся и
вызывающие  озлобление  других  за  несчастный путь, на  который они однажды
вступили.  Хозяева и хозяйки гостиниц свидетельствуют за  tables d'hote'ами,
как несносны эти французы, как, несмотря  на такое унижение, бедность и даже
возможность нищеты, между ними по-прежнему происходит борьба за первенство и
замечается прежняя развязность  и недостаток скромности. На  почетном месте,
во главе стола, вы увидите не сеньора,  а  куклу,  впавшую в детство, но еще
обожаемую, за которой  почтительно ухаживают  и кормят.  За разными  столами
сидит   смесь  солдат,  комиссаров,  авантюристов,  молча  поглощающих  свою
варварскую пищу. "На всех лицах можно прочесть о суровой судьбе; все молчат,
потому что у  каждого свои страдания и каждый видит перед собой нескончаемые
бедствия". Одного спешащего  путника, без ворчания съевшего, что ему подали,
хозяин отпускает, почти  не взяв с него денег.  "Это первый, - прошептал мне
хозяин,  - из этого проклятого народа,  который удостоил попробовать  нашего
черного немецкого хлеба"58.
     А Дюмурье в Париже, восхваляемый и чествуемый, принимаемый  в блестящих
салонах;  бесконечные  толпы красавиц  в  кружевных  платьях  и модные фраки
волнуются вокруг  него с радостным  поклонением. Но вот  однажды вечером,  в
разгар великолепия такой сцены, к нему вдруг обращается какая-то неопрятная,
хмурая личность, пришедшая без приглашения и даже несмотря на препятствия со
стороны  лакеев,  -  крайне   неприятная  личность!   Но   она  явилась  "по
специальному поручению от якобинцев", чтобы произвести строгое расследование
- лучше теперь, чем позже, - касательно некоторых фактов: "выбритых бровей у
добровольцев-патриотов, например", также "о ваших угрозах изрубить в  куски"
и "почему вы недостаточно горячо преследовали Брауншвейга?" Все это личность
спрашивает резким, хриплым  голосом:  "Ah, c'est  vous qu'on appelle Marat!"
(A,  вы  тот,  кого  зовут  Маратом!)  -  отвечает  генерал  и  хладнокровно
поворачивается  на каблуках59осиновые листья, фраки скопляются вокруг; актер Тальма (это происходит в его
доме), актер Тальма и чуть ли не самые свечи в салоне синеют от страха, пока
этот зловещий призрак, мрачное, неземное видение, не  исчезает  в породившей
его ночи.
     Через  несколько   коротких  дней   генерал  Дюмурье  снова  уезжает  в
Нидерланды; он намерен их атаковать,  хотя стоит зима.  А генерал Монтескью,
на юго-востоке, прогнал сардинского короля и даже почти без выстрела отобрал
у  него  Савойюсеверо-востоке, бросился на Шпейер и его арсенал, а затем без приглашения на
курфюрстский Майнц, где есть немецкие демократы и нет  и тени курфюрста, так
что  в  последних  числах октября фрау  Форстер, дочь  Гейне,  сама  отчасти
демократка, гуляя с мужем за воротами Майнца, видит, как французские солдаты
играют  там в кегли  пушечными ядрами. Форстер  весело подталкивает чугунную
бомбу с криком:  "Vive  la Republique!"  Чернобородый национальный  гвардеец
отвечает: "Elle vivra bien sans vous" (Она и без Вас проживет)60.
     признает факт повертывания на каблуках, но  старается объяснить его иначе. -
Примеч. авт.
     входившие  в состав Сардинского королевства Ниццу (28 сентября) и герцогство
Савойское (21 сентября).

        " 

        "Глава первая. КОНВЕНТ"

     Итак,  Франция  вполне  закончила два  дела:  отбросила  далеко за свои
пределы непрошеных киммерийских  гостей и в  то  же  время  уничтожила  свое
внутреннее  социальное  устройство, превратив  его до  мельчайших  волокон в
обломки  и  разрушение. Все совершенно  изменилось: от  короля  до сельского
урядника,  все власти, чиновники, судьи, все начальствующие лица должны были
вдруг  измениться сообразно  обстоятельствам  или  вдруг,  не  без  насилия,
подвергнуться изменению;  об этом позаботились патриотический Исполнительный
совет  министров  с  заседающим  в нем  Дантоном,  а  затем  и вся  нация  с
Национальным Конвентом.  Нет  ни одного общинного  чиновника,  даже в  самой
захолустной  деревушке,  который,  как  говорящий:  "De  par  le  Roi"  -  и
проявляющий  лояльность,   не   был  бы  вынужден  уступить   место  новому,
улучшенному чиновнику, способному сказать: "De par la Republique".
     Это  такая  перемена,  что  история  должна  просить  своих   читателей
представить  ее себе  без описаний. Мгновенное изменение всего политического
организма, так  как изменилась  политическая  душа, -  это такое  изменение,
какое  могут испытать не многие политические или иные организмы  в мире. Это
превращение,  пожалуй, похоже  на то,  которое  испытало тело  бедной  нимфы
Семелы,  пожелавшей,  с женским любопытством, во что бы то  ни стало увидеть
своего  Юпитера  Олимпийского настоящим Юпитером: одно мгновение  - и бедная
нимфа,  только  что бывшая Семелой, уж более не  Семела,  а пламя, статуя из
раскаленного пепла. Так и Франция: взглянув на  демократию, увидела ее лицом
к  лицу.  Киммерийские  завоеватели  снова  соберутся, но настроенные  более
скромно,  с большим или меньшим счастьем;  из обломков  и  разрушения должен
создаться новый социальный порядок, насколько он в состоянии и насколько это
окажется возможным. Что  же касается Национального  Конвента, который должен
все устроить, то, если  он  покончит со всем этим "в несколько месяцев", как