Парижа в 1793-1794 гг.

     Каким образом скромный  Паш подводил  мины и контрмины, неизвестно,  но
зато известно, что его военное министерство сделалось притоном воров и такой
неразберихи, что в его дела страшно заглянуть. Известно,  что там заседает в
качестве главного секретаря  гражданин Гассенфрацколпаке), хищный  и грубый, кое-что смыслящий в математических исчислениях и
крайне  дерзкий;  что  Паш,  жующий  кусочек хлеба  при  старших  и  младших
чиновниках,  растратил  свою  военную  смету; что  подрядчики  разъезжают  в
кабриолетах по  всем округам Франции и заключают сделки. Известно,  наконец,
что армия почти совсем не получает  амуниции: ни сапог, хотя стоит  зима, ни
платья;  у  некоторых  даже  нет  оружия. "В  Южной  армии,  - жалуется один
почтенный  парламентарий, -  не  хватает 30  тысяч пар  панталон"  -  весьма
скандальная нехватка.
     Коммуны 10 августа.

     Честная  душа  Ролана обеспокоена таким ходом  вещей, но  что  он может
сделать? Держать  в строгости свое  собственное министерство, выговаривать и
карать,  где только возможно,  по меньшей мере  жаловаться? Он  и жалуется в
письме за  письмом,  жалуется И  Конвенту,  и Франции, и  потомству, и всему
миру, становясь  все более раздражительным и негодующим;  но не станет ли он
наконец  скучным? Ведь  обычно  содержание его  жалоб в сущности  бесплодно.
Удивительно ли, что  в  период  революции  и  уничтожения  всех  законов, за
исключением  пушечного  закона, царит такое беззаконие? Неустрашимый  Ролан,
Вето  мошенников,  ты, близорукий, честный,  почтенный,  методичный человек,
работай  так, как  тебе  подсказывает твоя природа, и  исчезни;  работа твоя
будет хотя безрезультатной, но небесполезной - тогда,  как и теперь! Храбрая
г-жа  Ролан,  храбрейшая из всех  француженок, начинает питать  опасения: за
республиканским   обедом  у  Роланов   фигура  Дантона  кажется  ей  слишком
"сарданапальской"нелепости о всемирной республике, о  соединении всех племен и народов в один
братский союз; к несчастью, не видно, как связать этот союз.
     предававшийся различным излишествам и непомерному чревоугодию.

     Бесспорным, необъяснимым или объяснимым, фактом является также то,  что
хлеба  становится  все  меньше и  меньше. Повсюду  во  множестве  происходят
хлебные бунты -  шумные  сборища,  требующие  установления  таксы на  зерно.
Парижскому мэру и другим бедным мэрам, видимо, предстоят затруднения. Петион
был вновь  избран мэром  Парижа,  но отказался, так  как  законодательствует
теперь в Конвенте. Отказ, разумеется, был разумен, потому что помимо вопроса
о хлебе и всего прочего импровизированная  революционная Коммуна переходит в
это время в законно избранную и  заканчивает свои счета не без  раздражения!
Петион отказался, тем не менее многие домогаются этой должности. После целых
месяцев раздумий, баллотировок, разглагольствований  и споров  почетный пост
этот получает некий доктор Шамбон, который продержится на нем недолго и, как
мы увидим, будет буквально сброшен5 с него.
     Не забудьте, что и простому  санкюлоту нелегко  во  времена дороговизны
хлеба!  По  словам Друга  Народа, хлеб  стоит  "около  6 су фунт,  а дневной
заработок - всего 15 су", и к тому же зима стоит суровая. Как бедный человек
продолжает  жить  и  так редко  умирает от голода, - это поистине  чудо!  По
счастью, в эти дни он может записаться  в армию и умереть от руки австрийцев
с  необычайным  чувством  удовлетворения  от  того,  что  умирает  за  Права
Человека. При таком стесненном положении хлебного рынка, при общей свободе и
равенстве  комендант  Сантер предлагает через  газеты  два средства  или  по
крайней мере два паллиатива. Первое, чтобы все классы людей два дня в неделю
питались картофелем, и  второе,  чтобы  все повесили своих собак.  Благодаря
этому, думает комендант, получится весьма значительная экономия,  которую он
высчитывает  во  столько-то  кулей.  Более  забавной  формы  изобретательной
глупости, чем у коменданта  Сантера,  не найти  ни  в  ком.  Изобретательная
глупость,  облаченная  в  здоровье,  мужество и  добродушие, весьма достойна
одобрения. "Вся моя сила,  - сказал  он однажды в Конвенте, - денно  и нощно
находиться в распоряжении моих сограждан; если они найдут  меня недостойным,
то уволят, и я опять буду варить пиво"6.
     Представьте себе,  какую  переписку должен  вести бедный Ролан, министр
внутренних дел, по поводу одного только вопроса  о хлебе!  С  одной стороны,
требуют  свободной  торговли  зерном,  недопущения таксировки цен на него, с
другой -  кричат,  что необходимо замораживание цен.  Политическая экономия,
читаемая министерством  внутренних  дел,  с  доказательствами,  ясными,  как
Священное  писание,  совершенно  недейственна,  для  пустого   национального
желудка. Мэр Шартра,  которого чуть не  съедают самого,  взывает к Конвенту;
Конвент посылает депутацию из  почтенных членов, которые стараются накормить
толпу  чудесной  духовной  пищей, но  не  могут. Толпа,  несмотря  на все их
красноречие, окружает их с  ревом, требует, чтобы цены были назначены, и при
этом умеренные, или же почтенные депутаты будут повешены на месте! Почтенные
депутаты,  докладывая  об  этом деле, сознаются,  что, будучи  на волосок от
ужасной смерти, они назначили, - или сделали вид, будто  назначили - цены на
зерно, за что Конвент  - это тоже следует отметить, - Конвент, не  желающий,
чтобы с ним шутили, находит нужным сделать им выговор7.
     Что  же  касается  происхождения  этих  хлебных  бунтов,  то  разве  не
представляется  вероятным,   что  тут  опять  замешаны  тайные  роялисты?  В
Шартрском бунте глаза патриотов видели  мелькающих  священников.  И разве, в
самом  деле,  "корень всего  этого  не  лежит  в  тюрьме  Тампль,  в  сердце
вероломного короля", как бы  хорошо ни стерегли его8? Несчастный,
вероломный король! И вот, мало-помалу около булочных снова образуются хвосты
в  более  раздраженном, чем когда-либо, настроении. К  двери каждой булочной
приделано кольцо  с концом  веревки, за которую мы плотно держимся  с  обеих
сторон и образуем хвост; но злонамеренные, коварные люди перерезают веревку,
и наш хвост превращается  в запутанный клубок;  поэтому  веревку  приходится
заменить  железной цепью9. Цены на хлеб  установлены,  но  теперь
хлеба уже нельзя купить и  по этим ценам: хлеб можно иметь  только по билету
от мэра,  несколько унций на едока в день,  после  долгого стоянья в хвосте,
ухватившись за цепь. А голод распространяется с ужасающей быстротой,  за ним
идут злоба и подозрительность, сверхъестественно обостренные; они пройдут по
стране,  подобно  сверхъестественным  "теням  разгневанных  богов",  которые
проходили "среди зарева и мрака огненного океана", когда пала Троя!

        "Глава третья. РАЗВЕНЧАННЫЙ"