Король,  умирающий таким насильственным образом, поражает  воображение,
что и должно быть, и не может не быть. И однако,  в сущности умирает ведь не
король, а человек! Королевский  сан -  это платье;  главная же утрата -  это
утрата кожи. Может  ли  мир во всей своей совокупности сделать нечто  худшее
человеку, у  которого отнимают жизнь? Лалли шел на место  казни, подгоняемый
плетьми, с забитым  деревянными гвоздями ртом. Мелкие людишки, приговоренные
за карманное воровство, переживают  в немой муке  целую пятиактную трагедию,
когда  идут не  замечаемые никем на виселицу; они тоже осушают  до дна кубок
предсмертной тоски. Для королей и для нищих, для справедливо и несправедливо
осужденных смерть одинаково жестокая вещь. Пожалей их всех;  но и величайшее
твое  сострадание,  увеличенное  всеми   соображениями  и   вспомогательными
средствами  вроде  мыслей  о  контрасте  между  троном  и  эшафотом,  -  как
неизмеримо мало все это по сравнению с тем, о чем ты жалеешь!
     Пришел духовник. Аббат Эджворт, ирландец родом, которого король знал по
его  хорошей репутации,  немедленно явился  для своей  торжественной миссии.
Покинь же  землю, злополучный король; она с ее злобой пойдет своею  дорогой,
ты тоже можешь идти своей. Остается еще тяжелая сцена расставания с любимыми
и близкими. Милых сердцу,  окруженных такой же  жестокой  опасностью,  нужно
оставить  здесь! Пусть читатель  взглянет  глазами  камердинера Клери сквозь
стеклянную дверь, около которой стоит на страже  и муниципалитет: он  увидит
одну из самых душераздирающих сцен.
     "В  половине  девятого отворилась  дверь в переднюю; первой  показалась
королева, ведя за руку сына, потом madame Royaleвсе  они  бросились в  объятия  короля.  Несколько  минут  царило  молчание,
нарушаемое  только  рыданиями.  Королева пошевельнулась,  чтобы отвести  Его
Величество во внутреннюю комнату, где  ожидал Эджворт, о  чем  они не знали.
"Нет, - сказал  король, - пойдемте в  столовую, мне можно вас  видеть только
там".  Они вошли  туда, и я притворил дверь, которая была стеклянная. Король
сел;  королева села  по левую  руку его, принцесса  Елизавета -  по  правую,
madame Royale  -  почти  насупротив,  а маленький принц стоял между коленями
отца. Все они наклонялись к королю и часто обнимали его. Эта горестная сцена
продолжалась час  и  три  четверти, во  время  которых  мы  ничего не  могли
слышать; мы могли  только  видеть,  что  всякий  раз, когда король  говорил,
рыдания  принцесс усиливались и продолжались  несколько минут; потом  король
опять начинал говорить"31.
     (1778-1851).


     Итак, наше свидание и  наше  расставание  кончаются! Конец  огорчениям,
которые мы  причиняли друг другу; конец  жалким  радостям, которые  мы верно
делили; конец  всей  нашей любви  и страданиям  и  всем нашим суетным земным
трудам! Добрая душа, я никогда более, никогда вовеки не увижу тебя! Никогда!
- Читатель, знаком ли тебе жестокий смысл этого слова?
     Тягостная сцена эта продолжалась около двух часов, потом они отрываются
друг от друга. "Обещай, что ты еще увидишься с нами завтра". Он обещает: "О,
да, да, еще раз; а  теперь  идите,  милые, любимые; молите бога за себя и за
меня!" Тяжелая сцена кончилась; он не увидит их завтра. Проходя по передней,
королева взглянула на стоящих  на страже муниципальных церберов  и с женской
несдержанностью  воскликнула сквозь  слезы: "Vout etes  tous des scelerats!"
(Все вы злодеи!)
     Король Людовик крепко спал до пяти  часов утра, когда  Клери,  согласно
его  приказанию, разбудил его. Клери стал  причесывать его, а он, достав  из
карманных  часов  кольцо,  все  пытался  надеть  его  на   палец;  это  было
обручальное  кольцо,  которое он как немой  прощальный привет хотел  вернуть
королеве.  В  половине  седьмого  он  причастился  и  продолжал  молиться  и
беседовать  с аббатом  Эджвортом. Он не хочет видеть свою семью: это было бы
слишком тяжело.
     В восемь часов  входят  члены  муниципалитета; король передает им  свое
завещание, поручения и вещи, которые они сначала грубо отказываются принять;
потом дает им сверток золотых - 125 луидоров: их нужно возвратить Мальзербу,
который одолжил ему их. В девять часов Сантер говорит: "Пора". Король просит
позволения  удалиться еще  на  три минуты. По  прошествии  трех минут Сантер
повторяет, что пора. Топнув правой ногой о  пол, Людовик отвечает: "Partons"
(едем). Как отдается  сквозь бастионы и  укрепления Тампля  бой  барабанов в
сердце августейшей  жены, которая скоро останется вдовой!  "Значит, он ушел,
не повидавшись с  нами?"  Королева, сестра короля и его  дети горько плачут.
Над  всеми  ими  также  витает  смерть;  все погибнут  ужасным  образом,  за
исключением  одной - герцогини Ангулемской,  которая останется жить, но не в
добрый час.
     У ворот Тампля слышится несколько слабых криков: "Grace! Grace!"  Может
быть, то  были голоса милосердных женщин. На остальных улицах царит гробовая
тишина. Не допускается ни один невооруженный человек; вооруженные, если даже
и испытывают сострадание, не смеют выражать его, потому что каждый страшится
своих соседей. Все окна закрыты, из них никто не смотрит. Все лавки закрыты.
В  это утро  по этим  улицам  не проезжает  никаких  экипажей, кроме одного.
Восемьдесят  тысяч  вооруженных  людей  стоят  рядами,  подобно  вооруженным
статуям; стоят  пушки,  канониры  с  зажженными фитилями, но  без слов,  без
движения; это город, чарами превращенный в безмолвие и  камень; единственный
звук  -  это  громыханье  медленно  катящегося  экипажа. Людовик  читает  по
молитвеннику молитвы  умирающих;  громыханье  кареты, этот похоронный  марш,
проникает  в  его  ухо  среди  великой  тишины,  но  мысль  тщетно  пытается
обратиться к небу и забыть землю.
     Часы  бьют  десять;  взгляните на  площадь Революции,  некогда  площадь
Людовика XV:  около  старого  пьедестала, на котором когда-то стояла  статуя
этого короля, теперь  возвышается  гильотина!  Далеко  вокруг только пушки и
вооруженные  люди;  позади   теснятся  зрители;   Орлеан-Эгалите  приехал  в
кабриолете. Быстрые гонцы (hoquetons) спешат каждые  три минуты в  городскую
Ратушу; неподалеку заседает Конвент, мстящий за  Лепелетье. Не обращая ни на
что внимания, Людовик продолжает  читать молитвы  умирающих -  он кончает их
еще  через  пять  минут;  тогда  экипаж  открывается.  В   каком  настроении
осужденный?  Десять  различных свидетелей  дают  на этот счет десять  разных
показаний. Теперь, когда он  прибыл к  черному Мальстрему и пучине Смерти, в
нем борются  все  настроения: скорбь,  негодование, покорность,  старающаяся
смириться.  "Позаботьтесь  о  господине Эджворте",  -  коротко  поручает  он
сидящему с ним офицеру, и затем оба выходят из экипажа.
     Барабаны бьют. "Taisez vous!"  (Замолчите!) -  кричит  король "страшным
голосом (d'une voix terrible)".  Он всходит на эшафот не без промедления; на
нем коричневый  камзол,  серые  панталоны,  белые чулки. Он снимает камзол и