освещая.  Если  не  разрушенный  временем  Орлеан-Эгалите, то,  может  быть,
молодой, неизношенный  Шартр-Эгалите может сделаться  своего  рода  королем?
Укрытый в ущельях Горы,  если  только  они  могут  служить  укрытием, бедный
Эгалите будет ждать: одно прибежище он имеет в якобинцах, другое - в Дюмурье
и в контрреволюции, разве это уже не два шанса? Однако, говорит г-жа Жанлис,
взор  его  стал пасмурным,  на него  грустно смотреть. Силлери,  муж Жанлис,
который вертится около Горы, но не на ней, тоже на плохом пути.  Г-жа Жанлис
на днях приехала из Англии, из Бюри-Сент-Эдмонд, в  Рэнси, вместе  со  своей
питомицей мадемуазель  Эгалите по приказанию Эгалите-отца из опасения, чтобы
мадемуазель  не причислили к эмигрантам и  не обошлись с ней сурово. Но дело
оказывается  запутанным.  Жанлис   и  ее  воспитанница  должны  вернуться  в
Нидерланды  и  ждать на  границе неделю или две, пока  монсеньер  при помощи
якобинцев не распутывает  его. "На следующее утро, -  говорит г-жа Жанлис, -
монсеньер  угрюмее,  чем  когда-либо, подал  мне  руку,  чтобы  вести меня к
карете. Я была  очень расстроена, мадемуазель залилась  слезами, отец ее был
бледен и дрожал. Я села, а он все стоял неподвижно у дверцы кареты, устремив
на меня  взгляд;  этот печальный страдальческий  взгляд, казалось,  молил  о
сострадании.  "Adieu, Madame", -  сказал  он. Изменившийся тембр  его голоса
совершенно лишил меня самообладания; не будучи в  силах произнести ни слова,
я протянула руку, он  крепко  пожал  ее, потом отвернулся, быстро  подошел к
почтальонам, подал им знак, и мы тронулись"8.
     Нет  недостатка и в  примирителях,  из  которых мы  также отметим двух:
одного -  твердо укрепившегося на  вершине Горы,  другого - еще не нашедшего
пристанища;  это  Дантон   и  Барер.  Изобретательный  Барер,   бывший  член
Учредительного  собрания  и   журналист  со  склонов  Пиренеев,  -  один  из
полезнейших в своем роде людей  в  этом Конвенте. Истина может  принадлежать
обеим сторонам, одной или ни одной; друзья мои, вы  должны давать  и  брать;
впрочем,  всякого  успеха  побеждающей   стороне!  Таков  девиз  Барера.  Он
изобретателен, почти  гениален,  сообразителен,  гибок,  любезен  -  словом,
человек, который добьется успеха.  Едва  ли сам Дух Лжи  в этом  собравшемся
Пандемониумеэтот  Барер;  в великом  искусстве приукрашивания с ним, по слухам, никто не
сравнится. Если произошел взрыв, каких бывает много, смятение, неприятность,
о которой никто не  хочет знать  и  говорить, -  поручите это Бареру;  Барер
будет докладчиком комитета по этому делу, и вы  увидите, как оно превратится
в  нечто обычное, даже в прекрасное и правильное, что и требовалось.  Мог бы
существовать  Конвент без  такого человека,  спросим мы?  Не  называйте его,
подобно  все преувеличивающему Мерсье,  "величайшим  лгуном  Франции";  нет,
можно даже возразить, что  в нем нет настолько правды, чтобы сделать из  нее
настоящую  ложь. Назовите  его  вместе  с  Берком  Анакреономчеловеком, полезным Конвенту.
          
     Другой названный нами примиритель -Дантон. "Помиритесь, помиритесь друг
с другом!" - кричит он довольно часто. Разве мы, маленькая кучка братьев, не
противостоим  в одиночку всеми миру? Смелый Дантон,  любимец всей Горы, хотя
его и считают слишком благодушным,  недостаточно  подозрительным:  он  стоял
между Дюмурье и многими порицавшими  его, боясь вызвать раздражение у нашего
единственного  генерала.  В  шумной суматохе  мощный голос  Дантона  гремит,
призывая  к   единению  и  умиротворению.  Устраиваются  свидания,  обеды  с
жирондистами:  ведь  так   важно,   так  необходимо  добиться  согласия.  Но
жирондисты высокомерны и неприступны: этот титан Дантон не человек формул, и
на нем лежит тень сентября. "Ваши жирондисты не доверяют мне" - таков ответ,
полученный  от  него посредником  МейаномМейана  есть один ответ: "Ils n'ont point de confiance"9. Шум все
усиливается, спорящие бледнеют от ярости.
     В самом деле, какой удар для сердца жирондиста эта первая, даже слабая,
возможность,  что презренная, неразумная,  анархическая  Гора в конце концов
может восторжествовать!  Грубые  сентябристы,  какой-нибудь Тальен  с пятого
этажа,  "какой-нибудь  Робеспьер без  мысли в голове, без чувства в сердце",
как  говорит  Кондорсе,  и мы.  цвет  Франции,  не  можем  противостоять им!
Смотрите, скипетр уходит от нас и переходит  к  ним! Красноречие, философия,
порядочность не помогают: "сами боги тщетно боролись бы  с  глупостью".  Mit
der Dummheit kampfen Gotter selbst vergebens!     Громко  жалуется   Луве;   все  его  тощее  тело  пропитано  злобой   и
противоестественной подозрительностью. Молодой Барбару  тоже гневен - гневен
и полон презрения.  Безмолвная,  похожая на  королеву с  аспидомсидит жена Ролана; отчеты Ролана все еще не приняты, имя его превратилось  в
посмешище. Таковы капризы фортуны на войне и особенно в  революции.  Великая
бездна   ада  и  10  августа   разверзлась   при   волшебном   звуке  вашего
красноречивого голоса, а  теперь, смотрите, она уже не хочет закрываться  по
знаку  вашего  голоса. Такое волшебство  - опасная вещь.  Ученик  волшебника
завладел запретной книгой и вызвал духа. "Plait-il?"  (Что угодно?) - сказал
дух. Ученик, несколько пораженный, приказал ему принести воды; проворный дух
принес воду, по ведру  в каждой руке,  но не пожелал  перестать  носить  ее.
Ученик в  отчаянии кричит на него, бьет его, разрубает пополам; но  что это?
Теперь воду таскают два духа, и дом будет снесен Девкалионовым потопом     Даксе и магазина в Байонне, депутат Конвента от департамента Нижние Пиренеи.
               потопа, ниспосланного Зевсом, и создал новый человеческий род из камней.

        "Глава четвертая. ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ"

     Пожалуй, эта  война  между  депутатами могла бы продолжаться  долго,  и
партии, давя и душа друг друга, могли бы уничтожить одна другую окончательно
в обычной, бескровной парламентской войне;  но  это могло бы  произойти лишь
при одном  условии - чтобы Франция была в состоянии  как-то существовать все
это время. Но этот  державный народ наделен органами пищеварения и не  может
жить без хлеба.  Кроме того, у нас и внешняя  война, и мы должны  победить в
войне с Европой,  с роком и с голодом; между  тем весной  этого  года всякая
победа бежит от нас прочь. Дюмурье продвинул свои передовые посты  до Аахена
и  составил великолепный план вторжения в  Голландию, с военными хитростями,
плоскодонными судами  и с быстрой неустрашимостью, в которой  он значительно
преуспел, но, к несчастию, не  мог продолжать с тем же успехом дальше. Аахен
потерян; Маастрихт не желает сдаваться одним дыму и шуму; плоскодонным судам
снова  приходится  спускаться  на воду  и возвращаться  по  тому же пути, по