наш  новый  зал  в Тюильрийском дворце, бывшем  некогда королевским, а  ныне
принадлежащем  Республике. Надежда и сострадание  все еще  борются в сердцах
людей против отчаяния и ярости.
     В  течение  шести недель идет  крайне темная, запутанная  борьба не  на
жизнь, а на смерть. Ярость формалистов против  ярости реалистов, патриотизм,
эгоизм,  гордость, злоба, тщеславие, надежда и отчаяние - все обострилось до
степени  безумия; ярость сталкивается  с  яростью, подобно  бурным встречным
вихрям;  один  не понимает другого; слабейший  когда-нибудь  поймет,  что он
действительно сметен прочь! Жирондисты сильны, как установленная  формула  и
добропорядочность;  разве  72  департамента или  по  крайней мере  почтенные
департаментские власти не высказываются  за нас? Кальвадос, преданный своему
Бюзо.  как  намекают  донесения,  готов  даже возмутиться; Марсель, колыбель
патриотизма,  поднимется; Бордо и  департамент  Жиронды восстанут, как  один
человек; словом, кто не восстанет, если наше Representation  Nationale будет
оскорблено или  повредят хотя  бы один  волос  на голове  депутата?  Гора же
сильна,  как  действительность  и   смелость.  Разве  не  все  возможно  для
действительности Горы? Возможно и новое 10 августа, а если понадобится, даже
и новое 2 сентября!
     Но что за шум, похожий на  свирепое ликование, поднимается в среду днем
24 апреля  1793  года? Это Марат возвращается  из  Революционного трибунала!
Неделя  или  более  смертельной опасности, затем  торжественное  оправдание:
Революционный трибунал  не находит  мотивов для  обвинения этого человека. И
вот око истории видит,  как патриоты, всю неделю  печалившиеся о невыразимых
вещах, разражаются восторженными криками, обнимают  своего Марата, поднимают
его  и с  триумфом несут  на  плечах  по улицам Парижа. Оскорбленного  Друга
Народа,  увенчанного  венком  из  дубовых  листьев,  несут  на  руках  среди
волнующегося  моря  красных  колпаков,  карманьольских  блузкасок, женских чепцов, среди шума, подобного рокоту моря! Оскорбленный  Друг
Народа  достиг  кульминационной точки и  касается звезд своей величественной
головой.
     пуговиц, какую носили  жители Карманьолы в Пьемонте. В сочетании  с длинными
черными  штанами,  трехцветным жилетом и красным  колпаком  - одежда, широко
распространенная в  народе в период Французской революции. Отсюда и название
революционной народной песни и танца "Карманьола".

     Читатель  может представить себе,  с какой миной Ласурс, намекавший  на
"прискорбные предположения" и председательствующий теперь  в Конвенте, будет
приветствовать этот  ликующий поток, когда он  вольется сюда, и во главе его
тот, который  был  предан суду! Некий  сапер,  выступивший по этому поводу с
речью,  говорит, что  народ знает своего друга и  дорожит его жизнью так же,
как и своей собственной, и тот, "кто захочет получить голову Марата, получит
также  и  голову  сапера"33. Ласурс  отвечает  каким-то  неясным,
удрученным бормотанием, слушать которое,  говорит Левассер,  нельзя было без
усмешки34. Патриотические секции,  волонтеры,  еще  не ушедшие  к
границам, являются с требованием  "произвести чистку от  изменников в  вашем
собственном лоне", требуют изгнания, даже суда и приговора  над 22 мятежными
депутатами.
     Тем  не  менее  Жиронда  настояла  на  создании  Комиссии двенадцати  -
комиссии,   специально   назначенной   для   расследования   беспорядков   в
законодательном  святилище: пусть  санкюлоты говорят что  хотят,  законность
должна  восторжествовать.  Председательствует  в этой комиссии  бывший  член
Учредительного собрания Рабо  Сент-Этьен; "это  последняя доска, на  которой
потерпевшая крушение Республика еще может как-нибудь спастись". Поэтому Рабо
и его  товарищи усердно заседают, выслушивают  свидетелей, издают приказы об
арестах,  глядя в огромное туманное  море беспорядков  - чрево Формулы  или,
быть  может, ее  могилу! Не бросайся  в  это  море,  читатель!  Там  мрачное
отчаяние  и  смятение; разъяренные  женщины  и  разъяренные мужчины.  Секции
приходят,  требуя  выдачи  двадцати двух,  потому что  число,  первоначально
данное  секцией  Bonconseil  (Бонконсей),  удерживается,  хотя  бы  имена  и
менялись.  Другие секции, побогаче, восстают против такого  требования; даже
одна и та  же секция  сегодня требует, а назавтра изобличает это требование,
смотря по тому, заседают  ли  в этот день богатые  или бедные  из ее членов.
Поэтому  жирондисты постановляют,  чтобы все секции  закрывались  "в  десять
часов вечера", до прихода рабочего народа, но постановление это остается без
последствий.  А  по ночам  Мать патриотизма  плачет,  горько  плачет,  но  с
горящими глазами!  Фурнье-Американец,  два банкира  Фрей и  апостол  свободы
Варле  не  бездействуют;  слышен  также  зычный  голос  маркиза  Сент-Юрюга.
Крикливые  женщины  вопят на всех галереях, в  Конвенте и внизу. Учреждается
даже  "центральный комитет" всех  48  секций;  огромный и  сомнительный,  он
заседает в  полумраке  дворца архиепископа, издает  резолюции  и сам таковые
принимает;  это центр  секций, занимающийся обсуждением страшного  вопроса о
повторении 10 августа!
     Отметим одну  вещь,  могущую  пролить  свет  на  многое, - внешний  вид
патриотов  более нежного  пола,  предстающих  пред глазами  этих  двенадцати
жирондистов  или  нашими собственными.  Есть патриотки,  которых  жирондисты
называют  мегерами,  и  их  насчитывается  до  восьми тысяч; это  женщины  с
растрепанными  космами   Медузы,   променявшие  веретена  на   кинжалы.  Они
принадлежат  к   "обществу,  называемому  Братским"  (Fraternelle),  вернее,
Сестринским, которое собирается под кровлей якобинцев. "Две тысячи кинжалов"
или  около  того  было заказано,  несомненно,  для  них. Они устремляются  в
Версаль, чтобы  навербовать  еще женщин,  но  версальские  женщины не  хотят
восставать35.
     Смотрите, в  национальном саду Тюильри девица Теруань превратилась  как
бы в  темнокудрую Диану (если бы это было возможно) и подвергается нападению
своих  собственных  псов  или  псиц! Девица  Теруань,  держащая  собственный
экипаж, поборница свободы, что  она  и доказала  вполне, но  только свободы,
соединенной   с    порядочностью;   вследствие   чего    эти    растрепанные
ультрапатриотки и  нападают  на  нее,  рвут  на ней платье, позорно секут ее
циничными приемами;  они  даже  утопили бы ее  в  садовом  пруду,  если б не
подоспела  помощь.  Увы,  помощь эта  бесполезна.  Голова и  нервная система
бедной девицы - отнюдь не  из самых здоровых - так  расстроены и  потрясены,
что никогда  уже не  оправятся,  а будут расстраиваться еще больше,  пока не
наступит полный крах. Спустя год  мы  действительно слышим,  что на  нее уже
надевают  смирительную рубашку в доме  умалишенных,  где она и останется  до
конца своих дней! Таким образом эта темнокудрая фигура исчезла из  революции
и истории общества навсегда, хотя несколько лет она еще продолжала бессвязно
болтать  и жестикулировать, не  будучи в состоянии высказать то, что было  у
нее в голове36