самом отталкивающем состоянии безумия. - Примеч. авт.

     Есть еще одна вещь, на которую следует указать, но мы не остановимся на
ней, а только попросим читателя вообразить  себе  ее: это царство Братства и
Совершенства.  Представь себе, читатель, что Золотой Век был бы уже у порога
и  все же  нельзя  было бы  получить даже  бакалейных  товаров  -  благодаря
изменникам.  С  какой  пылкостью стали бы люди  избивать  изменников в  этом
случае! Ах, ты не можешь вообразить себе этого; твои бакалейные товары мирно
лежат в лавках, и у тебя вообще мало или совсем  нет надежды на  наступление
когда-нибудь  Золотого  Века.  Но  в самом  деле  степень,  до  какой  дошла
подозрительность,  говорит уже  достаточно о настроении мужчин  и женщин. Мы
часто  называли  ее  сверхъестественной,  и  можно  было подумать,  что  это
преувеличение,  но  послушайте хладнокровные  показания свидетелей.  Ни один
патриот-музыкант  не может  сыграть  обрывка  мелодии на  валторне,  сидя  в
мечтательной задумчивости  на крыше своего дома, чтобы Мерсье  не признал  в
этом  сигнал,  подаваемый  одним заговорщическим комитетом  другому. Безумие
овладело  даже  гармонией;  оно  прячется   в  звуках  "Марсельезы"  и   "Ca
ira"37.  Луве,  способный  понимать  суть вещей не  хуже  других,
видит, что депутация должна предложить нам вернуться в наш старый зал Манежа
и что по дороге анархисты убьют двадцать два из нас. Это все Питт и Кобург и
золото  Питта. Бедный Питт!  Они не знают, сколько у  него  хлопот со своими
собственными  друзьями народа,  как ему приходится  выслеживать их, казнить,
отменять их Habeas  corpus и поддерживать твердой рукой общественный порядок
у себя дома. Придет ли ему в голову поднимать чернь у соседей!
     Но самый странный факт,  относящийся к  французской  и вообще к людской
подозрительности, - это, пожалуй,  подозрительность  Камиля Демулена. Голова
Камиля, одна из  самых  светлых во Франции, до того насыщена  в каждой фибре
своей сверхъестественной подозрительностью, что, оглядываясь на 12 июля 1789
года, когда в саду Пале-Руаяля вокруг него поднялись тысячи, гремя ответными
кликами на  его слова и хватая кокарды, он находит объяснение этому только в
следующем предположении:  все  они  были  для  этого  наняты  и  подговорены
иностранными  и другими заговорщиками.  "Недаром,  -  говорит  он  с  полным
сознанием,  -эта  толпа  взбунтовалась  вокруг меня, когда  я говорил!  Нет,
недаром. Позади,  спереди, вокруг разыгрывается чудовищная кукольная комедия
заговоров, и Питт дергает за  веревочки38. Я  почти готов думать,
что  я  сам,  Камиль,   представляю  собой  заговор,  что  я  марионетка  на
веревочке". Далее этого сила воображения не может идти.
     Как бы  то  ни было, история замечает, что  Комиссия двенадцати, теперь
вполне выяснившая все  касающееся заговоров и  даже держащая, по ее  словам,
"все  нити их в своих  руках",  поспешно издает в эти майские дни приказы об
аресте  и  ведет  дело  твердой   рукой,  решившись   ввести  в  берега  это
разбушевавшееся море. Какой глава патриотов, даже какой  председатель секции
теперь в  безопасности?  Его можно  арестовать, вытащить  из теплой постели,
потому что  он производил  неправильные  аресты в секции! Арестуют  апостола
свободы Варле. Арестуют помощника  прокурора Эбера, Pere Duchesne, народного
судью, заседающего в городской Ратуше, который с величавой  торжественностью
мученика  прощается со  своими коллегами; он  готов  повиноваться закону и с
торжественной покорностью исчезает в тюрьме.
     Но  тем  сильнее  волнуются  секции, энергично  требуя его возвращения,
требуя, чтобы вместо народных судей были арестованы  двадцать два изменника.
Секции являются  одна за другой, дефилируют с красноречием  в  духе Камбиса;
приходит даже  Коммуна с мэром Пашем во главе,  и не только  с  вопросом  об
Эбере и двадцати двух, но и со старым, снова ставшим новым роковым вопросом:
"Можете  ли  вы спасти Республику  или это должны сделать  мы?" Председатель
Макс Инар дает им на это пылкий ответ: если по роковой случайности в один из
этих   беспорядков,  все   повторяющихся   с   10   марта,   Париж  поднимет
святотатственный  палец  против  народного  представительства,   то  Франция
встанет,  как  один человек,  в  мщении, которого нельзя вообразить, и скоро
"путешественник   будет   спрашивать,   на   каком    берегу    Сены   стоял
Париж!"39 В ответ на  это Гора и все галереи только громче ревут;
патриотический Париж кипит вокруг.
     А жирондист  Валазе  по  ночам устраивает у  себя  собрания,  рассылает
записки: "Приходите в назначенный час и вооружитесь  хорошенько, потому  что
предстоит   дело".   Мегеры  бродят   по  улицам   с  флагами   и   жалобным
аллилуйя40.  Двери  Конвента  загорожены   волнующимися  толпами;
краснобаев hommes d'etat освистывают, толкают, когда они проходят; во  время
такой смертельной опасности Марат обратится к вам и скажет: "Ты тоже один из
них".  Если  Ролан  просит  позволения  уехать  из  Парижа,  то переходят  к
очередным делам. Что  тут  делать? Приходится освободить помощника прокурора
Эбера  и  апостола Варле, чтобы  их  увенчали дубовыми  гирляндами. Комиссия
двенадцати   распускается   в  собрании  Конвента,   переполненном  ревущими
секциями,   а  назавтра  восстанавливается,  когда  в  Конвенте  преобладают
соединившиеся  жирондисты.  Этот темный хаос  или море бед  всеми элементами
своими, крутясь и накаляясь, стремятся что-нибудь создать.

        "Глава девятая. ПОГАСЛИ"

     И  вот  в  пятницу  31  мая  1793  года  летнее  солнце  своими  лучами
высвечивает  одну  из  самых  странных  сцен.  В Тюильрийский  зал  Конвента
являются  мэр Паш  с муниципалитетом,  за  которыми  послали, так как  Париж
находится в очередном брожении, и приносят необычайные вести.
     Будто бы  на заре, в  то  время,  когда  в городской Ратуше  непрерывно
заседали, радея об общем благе, вошли, точь-в-точь как 10  августа, какие-то
96  неизвестных лиц,  которые объявили, что они крайне возмущены  и что  они
уполномоченные  комиссары 48 секций - секций или членов - державного народа,
также  находящихся в состоянии возмущения,  и что именем названного суверена
мы  отрешаемся  от  должностей.  Мы   сняли   тогда  шарфы   и  удалились  в
расположенный  рядом Зал свободы.  Затем,  через минуту или две, нас позвали
обратно и восстановили  в должностях, так  как державный  народ соблаговолил
найти нас  достойными  доверия. Благодаря этому,  принеся  новую  присягу по
должности, мы внезапно  оказались революционными властями с особым состоящим
при  нас комитетом из 96 членов. Гражданин Анрио,  обвиняемый  некоторыми  в
участии в сентябрьских убийствах, назначается главнокомандующим Национальной
гвардией, и  с шести часов  утра  набат  звонит и барабаны бьют. Ввиду таких
чрезвычайных  обстоятельств мы  спрашиваем: что соблаговолит  приказать  нам
августейший Национальный Конвент?41
     Да,  это действительно  вопрос!  "Распустить  революционные власти",  -
отвечают некоторые  в  запальчивости.  Верньо желает  по крайней мере, чтобы
"народные представители умерли  на  своих  постах".  Все клянутся в этом при
громком одобрении. Но  что  касается  разгона  инсуррекционных властей,  то,