убить  двадцать  два  из  них! Это чудо  революции,  развивающееся по  своим
собственным  законам  и по законам природы, а  не  по  законам их формулы  и
выросшее  до  таких  страшных  размеров  и  форм, недоступно их  способности
понимать и верить, как невозможность, как "дикий хаотический сон". Они хотят
республики,  основанной  на  том,  что  они   называют   добродетелями,  что
называется  приличиями и  порядочностью,  и  никакой  другой.  Всякая другая
республика,   посланная    природой   и   реальностью,    должна   считаться
недействительной,   чем-то   вроде   кошмарного  видения,  не  существующей,
отрицаемой  законами природы  и учения.  Увы! реальность  туманна для самого
зоркого глаза; а что касается этих людей, то они и  не хотят смотреть на нее
собственными  очами,  а  смотрят  сквозь  "шлифованные стекла" педантизма  и
оскорбленного  тщеславия, показывающие ложную,  зловещую картину.  Постоянно
негодуя и сетуя на заговоры  и  анархию, они сделают только одно:  докажут с
очевидностью,  что  реальность  не  укладывается  в  их  формулы,  что  она,
реальность,  в  мрачном  гневе  уничтожит  и учение,  и  их  самих!  Человек
осмеливается на то,  что он осознает.  Но гибель человека начинается  тогда,
когда  он теряет зрение;  он видит уже не реальность, а ложный призрак ее и,
следуя  за  ним, ощупью  идет, с меньшей или  большей  скоростью,  к полному
мраку, к гибели, которая есть великое море тьмы, куда беспрестанно вливается
прямыми или извилистыми путями всякая ложь!
     Мы  можем  отметить  это  10  марта как  эпоху  в  судьбе  жирондистов:
озлобление их дошло до ожесточения, ложное понимание положения - до затмения
ума.   Многие   из   них   не   являются   на   заседания,   иные   приходят
вооруженные19.  Какой-нибудь  почтенный  депутат  должен  теперь,
после завтрака, не только делать заметки, но и проверять,  в порядке  ли его
пистолеты.
     Между тем дела Дюмурье в Бельгии  обстоят  все хуже.  Вина ли то  опять
генерала  Миранды  или  кого-нибудь другого, но несомненно,  что "битва  при
Неервинде" 18 марта проиграна и наше поспешное  отступление сделалось  более
чем  поспешным. Победоносный  Кобург с  своими подгоняющими нас  австрийцами
висит, как черная туча, над нашим  арьергардом.  Дюмурье  денно  и  нощно не
сходит  с коня; каждые  три часа  происходят стычки; все  наше  расстроенное
войско, полное  ярости,  подозрений,  паники,  поспешно стремится назад,  во
Францию! Да и сам-то Дюмурье - каковые его намерения? Недобрые, по-видимому!
Его  депеши  в  комитет открыто обвиняют расколотый  надвое  Конвент за зло,
принесенное Франции и ему, Дюмурье.  А речи его? Ведь  он  говорит напрямик!
Казнь деспота этот Дюмурье называет убийством короля. Дантон и Лакруа, вновь
поспешившие  к  нему  комиссары,  возвращаются  с  большими сомнениями; даже
Дантон теперь сомневается.
     К  Дюмурье  спешно   отправляются  по   поручению   бдительной   Матери
патриотизма еще  три посланца  якобинцев - Проли,  Дюбюиссон и Перейра;  они
немеют от изумления, слыша речи генерала. Конвент, по его словам, состоит из
300 подлецов и 400  недоумков: Франция не может существовать без короля. "Но
мы же  казнили нашего короля". "А какое  мне дело!" - запальчиво кричит этот
генерал, не  умеющий молчать. "Не все ли мне  равно, будут ли  звать  короля
Ludovicus, или Jacobus, или Philippus", - возражает Проли и спешит донести о
ходе дел. Так вот на что надеются по ту сторону границ.

        "Глава пятая. САНКЮЛОТЫ ЭКИПИРОВАЛИСЬ"

     Бросим теперь  взгляд  на великий французский  санкюлотизм, на это чудо
революции  -  движется ли оно, растет  ли? Ведь в  нем в одном заключена еще
надежда для Франции. Так  как  с Горы исходят декрет  за  декретом, подобные
созидающим  fiats,  то,  согласно  природе  вещей,   чудо  революции  быстро
вырастает  в  эти дни,  развивает один член за  другим  и принимает страшные
размеры.  В марте 1792  года мы  видели, как  вся  Франция,  объятая  слепым
ужасом, бежала запирать городские заставы, кипятила смолу для разбойников. В
нынешнем марте мы счастливее, потому что можем взглянуть ужасу прямо в лицо,
так  как у нас  есть  творческая Гора, которая  может  сказать  fiat.  Набор
рекрутов совершается с ожесточенной быстротой,  однако наши волонтеры медлят
с выступлением,  пока измена  не  будет  наказана  дома:  они не стремятся к
границам,  а мечутся  взад и вперед  с требованиями  и  изобличениями.  Гора
вынуждена говорить новое fiat и новые fiats.
     И разве она не делает этого? Возьмем для первого примера так называемые
Comites  revolutionnaires  для  ареста  подозрительных  лиц.   Революционные
комитеты,  состоящие  из 12 выборных патриотов,  заседают в каждой городской
Ратуше Франции, допрашивают подозреваемых, ищут  оружие, производят домашние
обыски  и  аресты  - словом, заботятся  о том,  чтобы Республике  не нанесли
какого-нибудь вреда. Члены их,  избранные всеобщей подачей голосов, каждый в
своей секции,  представляют своего  рода  квинтэссенцию якобинства; около 44
тысяч таких лиц  неусыпно бодрствуют над Францией! В Париже и во всех других
городах дверь каждого дома должна быть снабжена четкой надписью с  фамилиями
квартирантов "на  высоте,  не  превышающей  пять  футов  от  земли";  каждый
гражданин   должен   предъявлять  свою   Carte   de   civisme,   подписанную
председателем   секции;  каждый  должен  быть  готов   дать  отчет  о  своих
убеждениях.  Поистине,  подозрительным  лицам  лучше  бежать  с  этой  почвы
Свободы!  Но  и  уезжать  небезопасно: все  эмигранты объявлены изменниками;
имущество их переходит в национальную собственность, они вне закона, "мертвы
в законе", конечно, за тем исключением, что  для наших надобностей они будут
"живы перед законом еще пятьдесят лет", и выпадающие за это время на их долю
наследства также признаются  национальной собственностью! Безумная жизненная
энергия якобинства  с 44  тысячами центров деятельности циркулирует  по всем
жилам Франции.
     Весьма   примечателен   также   Tribunal   Extraordinaire20,
декретированный  Горой; причем некоторые жирондисты  противились этой  мере,
так как подобный суд, несомненно, противоречит всем  формам, другие же из их
партии  соглашались,  даже  содействовали  принятию   ее,  потому  что...  о
парижский  народ, разве  не все мы одинаково ненавидим изменников? "Трибунал
Семнадцатого", учрежденный минувшей осенью, действовал быстро, но этот будет
действовать  еще   быстрее.  Пять   судей,   постоянные  присяжные,  которые
назначаются из  Парижа и окрестностей во избежание потери времени на выборы;
суд этот не подлежит апелляции, исключает почти всякие процессуальные формы,
но должен  как можно скорее  "убеждаться"  и  для  большей  верности  обязан
"голосовать  во  всеуслышание"   для  парижской   публики.  Таков   Tribunal
Extraordinaire,   который   через   несколько   месяцев   самой   оживленной
деятельности будет  переименован  в Tribunal Revolutionnaire, как он  уже  с
самого начала  назвал себя.  С Германом или Дюма в  качестве председателя, с
Фукье-Тенвилем  в качестве генерального прокурора и с присяжными, состоящими
из  людей вроде гражданина  Леруа,  давшего  самому  себе прозвище  Dix Aout
(Леруа Десятое Августа), суд этот сделается чудом мира. В его лице санкюлоты