остается в белом фланелевом жилете с рукавами. Палачи подходят к нему, чтобы
связать  его,  он  отталкивает  их  и  противится;  аббат  Эджворт  вынужден
напомнить ему, что Спаситель, в  которого веруют люди, покорился  и дал себя
связать. Руки короля связаны, голова обнажена - роковая минута наступила. Он
подходит к краю эшафота. "Лицо его горит", и он говорит: "Французы, я умираю
безвинно; говорю вам это с эшафота, готовясь предстать перед богом. Я прощаю
своих  врагов;  желаю, чтобы Франция... " Генерал на коне,  Сантер или какой
другой, выскакивает вперед с  поднятой рукой: "Tambours!" Барабаны заглушают
голос осужденного. "Палачи, исполняйте свою работу!"  Палачи,  опасаясь быть
убитыми  сами  (если  они не сделают того, что им приказано, то Сантер и его
вооруженные ряды бросятся  на них), хватают несчастного Людовика; на эшафоте
происходит  отчаянная  борьба  одного  против шестерых,  и  его  привязывают
наконец к доске. Аббат  Эджворт,  нагнувшись,  напутствует его: "Сын Святого
Людовика, взойди на небеса!"  Топор падает - жизнь  короля  пресеклась.  Был
понедельник 21  января 1793  года.  Королю было  тридцать восемь лет, четыре
месяца и двадцать восемь дней32.
     Палач  Сансон  показывает  голову;  дикий крик  "Vive  la  Republique!"
разносится, все  усиливаясь; машут  шляпами, фуражками, поднятыми на  штыки;
студенты из Коллегии четырех наций подхватывают этот  крик на набережной,  и
он разносится  по всему Парижу. Орлеан уезжает в своем кабриолете; советники
городской  Ратуши потирают  руки, говоря:  "Кончено, кончено!" Кровью короля
смачивают носовые  платки,  концы  пик. Палач Сансон,  хотя впоследствии  он
отрицал  это33,  продает  пряди  его  волос;  кусочки коричневого
камзола  долго   еще  носят  в   кольцах34.   Таким  образом,   в
какие-нибудь  полчаса  все  доделано,  и  вся  толпа  разошлась.  Пирожники,
продавцы кофе и молока выкрикивают свои  обычные ежедневные возгласы. В этот
вечер,  говорит  Прюдом,  патриоты  в  кофейнях  пожимали  друг  другу  руки
сердечнее обыкновенного. И  только через  несколько дней, по  словам Мерсье,
обыватели поняли, какое серьезное дело эта казнь.
     Бесспорно, это дело серьезное, и оно не пройдет бесследно. На следующее
утро Ролан, давно  уже по  горло сытый огорчениями  и отвращением, подает  в
отставку.  Отчеты его  все  готовы,  точно  переписаны  черным  по белому до
последнего  сантима;  он  желает  только,  чтобы  их  приняли,  чтобы  затем
удалиться подальше, во мрак, в деревню, к своим книгам. Но отчеты никогда не
будут приняты, и он никогда не удалится туда.
     Ролан  подал  в  отставку  во  вторник.  В четверг происходят  похороны
Лепелетье де Сен-Фаржо и  помещение  его  останков  в Пантеон Великих Людей.
Похороны эти замечательны,  как дикая  помпезность  зимнего  дня. Тело несут
полуобнаженное: саван  не закрывает смертельной раны;  саблю и окровавленное
платье  несут напоказ; "мрачная музыка" играет  суровые  похоронные  мотивы;
венки из дубовых  листьев  сыплются  из окон; председатель Верньо шествует с
Конвентом, с Якобинским клубом и с патриотами всех цветов -  скорбь сроднила
их всех.
     Похороны  Лепелетье  примечательны также  и  в  другом  отношении:  это
последний акт, совершенный  этими  людьми в согласии!  Все партии и  оттенки
мнений, волнующие эту раздираемую смутой Францию и ее Конвент, стоят теперь,
так сказать, лицом к лицу, кинжал к  кинжалу, после  того как  жизнь короля,
вокруг  которой все  они боролись и  сражались,  выброшена  прочь.  Дюмурье,
завоевывающий  Голландию, ворчит  в  опасном  недовольстве  во  главе армий.
Говорят,  что  он  желает иметь  короля и  что  королем  его  будет  молодой
Орлеан-Эгалите.  Депутат Фоше  в "Journal  des Amis" проклинает  свою  жизнь
горше,  чем  Иов,  и  призывает   кинжалы  цареубийц,  "виперы  Аррса"   или
Робеспьера, Плутона,  Дантона, отвратительного  мясника  Лежандра  и призрак
д'Эрбуа,  чтобы  они  поскорее отправили его на тот  свет35.  Это
говорит Те Deum Фоше, Фоше бастильской победы, член  Cercle  Social.  Ужасен
был  смертоносный град, грохотавший вокруг  нашего парламентерского  флага в
день Бастилии, но он был ничто в сравнении с таким крушением святой надежды,
какое  произошло  теперь,  с превращением золотого века  в свинцовый шлак  и
сернистую черноту вечного мрака!
     В самой Франции убийство короля разделило всех  друзей, а за  пределами
ее  соединило  всех  врагов.  Братство  народов,  революционная  пропаганда,
атеизм, цареубийство  -  полное разрушение  социального порядка  в мире! Все
короли, приверженцы королей  и враги анархии соединяются в коалицию, как для
войны за собственную жизнь. Англия извещает гражданина  Шовлена, посланника,
или,  вернее, мантию  посланника,  что  он  должен  покинуть  эту  страну  в
восьмидневный  срок. Согласно этому, посол и его мантия, Шовелен и Талейран,
уезжают36.  Талейран,  замешанный в  истории  с  железным шкафом,
оказавшимся в Тюильри, находит, что ему безопаснее отправиться в Америку.
     Англия   выгнала  посольство,   Англия   объявляет  войну,  по-видимому
возмущенная главным образом состоянием реки Шельды. Испания объявляет войну,
возмущенная  главным образом чем-то другим, что,  без сомнения, указано в ее
манифесте37. Мы находим даже, что не Англия объявила войну первой
и   не   Испания,   но   что   Франция   сама   первая   объявила  войну  им
обеим38.  Это  пункт  необычайно  интересный  для   парламента  и
журналистики  того времени,  но лишенный всякого интереса в настоящее время.
Все объявляют войну. Меч  обнажен, ножны  отброшены. Дантон  в своем обычном
высоком риторическом стиле промолвил: "Нам угрожает коалиция монархов, а  мы
бросаем к их ногам в качестве перчатки голову монарха".

        " 

        "Глава первая. ПРИЧИНА И ДЕЙСТВИЕ"

     Огромное революционное движение, которое мы сравниваем со взрывом ада и
преисподней, смело королевскую  власть,  аристократию и жизнь короля. Теперь
вопрос заключается в том, что оно сделает в ближайшем будущем, в какую форму
оно  выльется. Сформируется ли оно в царство законности и  свободы, согласно
привычкам,  убеждениям  и  стараниям образованных,  состоятельных, уважаемых
классов?  Иными  словами,  взорвется ли излившийся  описанным образом  поток
вулканической   лавы  и  потечет   ли   согласно   формуле   жирондистов   и
предустановленным законам  философии? Благо нашим друзьям-жирондистам,  если
это будет так.
     Однако не правдоподобнее ли предположить, что теперь, когда не осталось
никакой внешней силы, королевской или иной, которая  могла бы контролировать
это  движение, оно  пойдет  своим  собственным  путем,  и, вероятно,  весьма
своеобразным? И далее, что к руководству им  придет человек  или люди, лучше
всего   понимающие   его  внутренние  тенденции,  могущие  их   выразить   и
осуществить?  Наконец как движение, по самой природе своей лишенное порядка,
возникшее  вне  и  ниже пределов  порядка, не  должно  ли оно действовать  и