указания, говорят жирондисты. Питт подкупил анархистов; Марат - агент Питта;
отсюда и продажа сахара. С другой стороны, Якобинскому клубу ясно, что нужда
искусственная, это дело жирондистов и им  подобных, дело кучки людей, частью
продавшихся  Питту  и   всецело   преданных  своему   личному  честолюбию  и
жестокосердому  крючкотворству;  они не хотят установить  таксы на  хлеб,  а
неотступно болтают о  свободной торговле, потому что хотят толкнуть Париж на
насилия и поссорить его с департаментами; отсюда и продажа сахара.
     Но  что,  если к этим двум  достопримечательностям -  к этому  факту  и
теориям его - мы прибавим еще и третье? Ведь французская нация уже в течение
нескольких лет верила в возможность, даже в неизбежное и  скорое наступление
всемирного  Золотого Века, царства Свободы, Равенства и Братства, в  котором
человек человеку будет братом, а горе и грех исчезнут с земли. Нет хлеба для
еды,  нет  мыла для  стирки, а царство  полного  счастья  уже у порога,  раз
Бастилия пала! Как  горели наши сердца на празднике Пик, когда брат бросался
на грудь  к брату и в светлом  ликовании 25 миллионов  разразились кликами и
пушечным дымом! Надежда наша была тогда ярка,  как  солнце; теперь она стала
злобно  красной,  как  пожирающий  огонь.  О  боже,  что  за  чары,  что  за
дьявольское наваждение делают то, что  полное счастье,  которое  так близко,
что до него  рукой подать,  никогда, однако, нельзя схватить, а  вместо него
лишь раздоры и нужда? Одна шайка предателей за другой! Трепещите, изменники;
бойтесь народа,  называющегося  терпеливым,  многострадальным, он  не  может
вечно покоряться тому, чтобы  у него  вытаскивали  таким путем  из  карманов
Золотой Век!
     Да,  читатель, в  этом-то и чудо. Из этой  вонючей  свалки скептицизма,
чувственности,   сентиментальности,   пустого   макиавеллизма  действительно
выросла  такая  вера,  пылающая в  сердце  народа.  Целый  народ,  живущий в
глубокой невзгоде, проснувшись к  сознательности, верит, что он у преддверия
братского рая на земле. Он протягивает руки, стремится  обнять невыразимое и
не может сделать  это по  известным причинам. Редко бывает,  чтобы про целый
народ можно  было  сказать, что  он имеет какую-нибудь  веру, за исключением
веры в  те  вещи,  которые  он может  съесть  или взять в руки.  А когда  он
получает   какую-нибудь  веру,  то  история  его  становится  захватывающей,
замечательной.  Но  с  того  времени,  когда  вся  вооруженная  Европа разом
содрогнулась при  слове  отшельника  Петралежало  тело  Господне,  не было сколько-нибудь заметного всеобщего импульса
веры.  С  тех пор как смолкло протестантство, ни голос  Лютера,  ни  барабан
Жижкикак  последний из  камеронианцев (Ренвик было его имя; слава имени храброго)
пал,  убитый  на  крепостном валу  в  Эдинбурге, среди наций  не  было  даже
частичного импульса  веры,  пока наконец вера  не проснулась во  французской
нации. В ней, повторяем,  в  этой изумительной вере ее,  и заключается чудо.
Это вера, несомненно, самого чудесного свойства даже среди других вер, и она
воплотится в чудеса.  Она  душа этого мирового чуда, называемого Французской
революцией, перед которой мир до сих пор исполнен изумления и трепета.
     из руководителей крестьянского ополчения в первом крестовом походе.
     полководец. Участник Грюнвальдской битвы 1410 г. С 1420 г. гетман таборитов.

     Впрочем,  пусть никто не просит историю объяснить посредством изложения
причин  и  действий, как шло  дело с этих  пор.  Борьба Горы и Жиронды и все
последующее  есть борьба фанатизма с чудесами, причины и последствия которой
не поддаются объяснению. Шум этой борьбы представляется  уму как гул голосов
обезумевших людей; даже долго прислушиваясь и вникая, в нем различаешь  мало
членораздельного, а только  шум сражения,  клики  торжества, вопли отчаяния.
Гора не  оставила  мемуаров;  жирондисты оставили  их,  но  мемуары  Жиронды
слишком часто представляют собой  не  более  чем протяжные  возгласы:  "Горе
мне!" и "Будьте вы  прокляты!" Если история  может философски изобразить все
стадии  горения зажженного  брандеразадачу.  Здесь  был  слой  горной смолы,  там  слой  серы,  а  вот  в  каком
направлении проходила жила пороха, селитры, скипидара и порченого жира,  это
история  могла бы  отчасти знать, будь она  достаточно любознательна. Но как
все эти вещества действовали и воздействовали  под  палубами,  как один слой
огня  влиял  на другой  благодаря  своей  собственной  природе  и  искусству
человека,  теперь, когда все руки в яростном движении и пламя лижет паруса и
стеньги, высоко взвиваясь  над ними,  - в  это история  пусть и не  пытается
проникнуть.
     которое поджигали и пускали по ветру или течению на неприятельские корабли.

     Брандер этот  - старая Франция, старая  французская форма жизни; экипаж
его -целое поколение людей. Дико  звучат их  крики и неистовства, похожие на
крики  духов, мучимых в адском  огне. Но  разве они не отошли  уже в область
прошлого, читатель! Брандер и  они сами,  пугавшие мир, уплыли  прочь; пламя
его и его громы  исчезли в пучине времени.  Поэтому  история  сделает только
одно: она пожалеет  людей, всех людей, ибо всех постигла горькая доля.  Даже
Неподкупному  с  серо-зеленым  лицом  не  будет  отказано  в  сострадании, в
некотором человеколюбивом  участии, хотя это и потребует  усилий. А  теперь,
раз  так  многое уже целиком  достигнуто, остальное пойдет  легче.  В глазах
равного ко  всем братского сострадания бесчисленные извращения рассеиваются,
преувеличения и проклятия отпадают сами собой. Стоя на безопасном берегу, мы
пристально смотрим, не окажется ли чего-нибудь для нас  интересного и к  нам
применимого.

        "Глава вторая. ЛЮДИ В ШТАНАХ И САНКЮЛОТЫ"

     Гора и Жиронда теперь  в полной ссоре; их взаимное озлобление,  говорит
Тулонжон, превращается в  "бледную" злобу. Замечательное, печальное явление:
у всех этих людей на устах слово "республика", в сердце каждого из них живет
страстное  желание  чего-то,  что  он  называет  "республикой",  и,  однако,
посмотрите, какая между ними смертельная борьба! Но именно так созданы люди.
Они живут в недоразумении, и, раз судьба соединяет их  вместе, недоразумения
их различны  или кажутся им различными! Слова людей  плохо согласуются с  их
мыслями; даже мысль их плохо согласуется с внутренней,  неназываемой тайной,
из  которой рождаются и мысль и действие. Ни один человек не может объяснить
себя,  не  может быть  объясненным;  люди видят не друг друга, а  искаженные
призраки, которые  они называют  друг  другом;  они ненавидят их и борются с
ними, ибо верно сказано, что всякая борьба есть недоразумение.
     Ведь,  в  самом  деле,  сравнение  с  брандером  наших  бедных  братьев
французов,  таких  пламенных  и  тоже живущих в огненной стихии,  не  лишено