депутатов, к  которым можно причислить  как двенадцатого литератора  Риуффа,
делают  оригинальную  вещь:  надевают  мундир  национальных   волонтеров   и
отступают  к югу  с  батальоном бретонцев  в качестве  простых солдат  этого
корпуса. Эти храбрые бретонцы стояли за нас вернее, чем все другие, однако в
конце  первого  или  второго  дня  они   также   становятся  нерешительными,
разделяются;  мы должны оставить  их и с  какой-нибудь  полудюжиной солдат в
качестве  конвоя или  проводников отступать сами по себе, одиноко шествующим
отрядом через обширные области Запада13.

        "Глава третья. ОТСТУПЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТИ"

     Это отступление одиннадцати - одно из самых замечательных, какие только
представляет  история:  горстка  покинутых  законодателей,  отступающих  без
отдыха  с  ружьями на плечах и  туго набитыми патронташами  среди золотистых
покровов осени!  Сотни миль  отделяют их  от Бордо; население становится все
враждебнее, подозревая правду; брожение и темные слухи идут со всех сторон и
постоянно  растут. Луве сохранил дорожный дневник этого отступления  - цель,
стоящая всего того, что он когда-либо написал.
     О доблестный Петион со своей  рано поседевшей головой,  о  мужественный
молодой Барбару,  неужели  дошло до этого!  Утомительные дороги,  изношенные
башмаки,  пустой  кошелек,  вокруг  опасности,  как  на море!  Революционные
комитеты находятся в каждом городском округе якобинского характера; все наши
друзья запуганы; наше  дело проиграло. В  местечке  Монконтур  по несчастной
случайности базарный день; зевакам подозрительно такое  прохождение  одиноко
шествующего отряда; нам необходимы энергия, быстрота и удача, чтобы добиться
позволения пройти. Торопитесь, усталые странники! Страна подымается; молва о
двенадцати  путниках,  одиноко  пробирающихся  столь  таинственным  образом,
следует  за   вами  по   пятам;   широкая  волна  назойливо   любопытного  и
преследующего говора растет, пока весь Запад не приходит  в движение. "Кюсси
мучает подагра; Бюзо слишком толст  для ходьбы"; Риуфф с  потертыми в кровь,
покрытыми пузырями ногами  может  ходить только на носках; Барбару  растянул
лодыжку и хромает, но все  еще весел, полон надежд и мужества. Ветреный Луве
робко озирается, но в сердце его нет робости. Невозмутимость добродетельного
Петиона  "была  всего лишь раз  омрачена"14.  Они спят  в скирдах
соломы, в лесных чащах; самый жесткий соломенный матрац, брошенный на полу у
тайного друга, уже  роскошь.  Они захвачены  среди ночи якобинскими мэрами с
барабанным  боем,  но  выпутываются   благодаря  своему  решительному  виду,
бряцанию мушкетов и находчивости.
     Пытаться дойти до  Бордо  через  объятую  пламенем  восстания Вандею  и
оставшиеся  длинные  географические пространства  было бы  безумием; хорошо,
если бы можно  было достичь Кемпе  на морском берегу и сесть там на корабль.
Скорее,  скорее!  Под конец пути решено было идти всю ночь,  так велико было
возбуждение в стране. Они так и поступают; под покровом мирной ночи с трудом
продвигаются  вперед, и,  однако, что же  это, молва  опередила их. В жалкой
деревушке  Карэ  (да   будет  она  долго  памятна  путешественникам   своими
соломенными  лачугами  и  бездонными  торфяными болотами)  они с  удивлением
замечают еще мерцание огней: граждане бодрствуют с горящими ночниками в этом
уголке  планеты;  когда они  быстро проходят по  единственной жалкой  улице,
слышится   голос,    говорящий:   "Вот    они   идут!"    (Les   voila   qui
passent!)15  Скорее, вы, двенадцать, осужденные,  хромые; бегите,
прежде  чем они  успеют  вооружиться; достигайте  лесов  Кемпе до рассвета и
лежите там притаившись.
     Осужденные двенадцать  так и поступают,  хотя с  трудом, заблудившись в
незнакомой местности и  преодолевая ночные  опасности.  В Кемпе  есть друзья
жирондистов, которые, вероятно, укроют бездомных,  пока бордоский корабль не
поднимет  якоря.  Измученные  дорогой,  с  усталым  сердцем,  в  мучительной
нерешимости,  пока  будут  уведомлены  кемпские  друзья,  они   лежат   там,
притаившись  под  густым  мокрым кустарником, подозревая каждое человеческое
лицо.   Пожалейте   этих   отважных   несчастных   людей!  Несчастнейшие  из
законодателей! Думали ли вы двадцать или сорок месяцев  назад, когда, уложив
свой багаж,  сели в  кожаную  повозку, чтобы  сделаться  римскими сенаторами
возрожденной Франции и  пожать бессмертные  лавры,  думали  ли  вы, что ваше
путешествие приведет вас сюда? Кемпские самаритяне находят их, притаившихся,
поднимают, чтобы  помочь и ободрить, и  прячут в  надежных местах. Оттуда им
помогут  ускользнуть  постепенно,  или  же они  могут сидеть там  спокойно и
писать свои мемуары. пока не распустит паруса бордоский корабль.
     Итак,  в  Кальвадосе все усмирено; Ромм выпущен из тюрьмы  и обдумывает
свой календарь; зачинщики заключены в его  комнату. В Кане семья Корде молча
плачет; дом Бюзо представляет  кучу праха и развалин, и среди обломков стоит
столб  с  надписью:   "Здесь  жил   изменник   Бюзо,   злоумышлявший  против
Республики". Бюзо и другие скрывшиеся депутаты объявлены, как мы видели, вне
закона,  они  могут быть лишены  жизни там,  где  будут найдены.  Хуже всего
приходится бедным арестованным парижским депутатам.  "Домашний арест" грозит
превратиться  в "заключение в  Люксембургской тюрьме", а где  кончится? Кто,
например, этот бледный  худой человек, едущий по направлению  к  Швейцарии в
качестве  нешательского   негоцианта   и   арестованный  в  городе  "Мулене?
Революционному  комитету  он   кажется  подозрительным.  Для  революционного
комитета очевидно: он - депутат Бриссо! Назад! Под арест, бедный Бриссо, или
в строгое  заключение, куда суждено последовать и другим. Рабо соорудил себе
фальшивую внутреннюю стену в доме друга, живет в непроглядной темноте, между
двух стен. Этот арест кончится в тюрьме и в Революционном трибунале.
     Не  должны мы  забывать и Дюперре, и, печати, наложенной на его  бумаги
из-за Шарлотты. Там есть одна бумага, способная причинить много  бедствий, -
это  тайный  торжественный протест против  suprema  dies 2 июня;  наш бедный
Дюперре  составил  этот  тайный  протест  в  ту  же неделю со  всею ясностью
выражений,  выжидая время,  когда  можно  будет  опубликовать его;  под этим
тайным протестом стоит ясно написанная подпись  его и подписи немалого числа
других жирондистских депутатов. Что, если печати будут сняты, когда Гора еще
господствует? Все протестующие, Мерсье, Байель,  по слухам, еще 73 депутата,
все, что еще осталось  от почтенного жирондизма в Конвенте, должны трепетать
при этой мысли!.. Вот плоды начатой междоусобной войны.
     Мы находим  также, что в эти последние июльские дни окончена знаменитая
осада  Майнца; гарнизон должен  выйти  с военными почестями и  не  сражаться
против коалиции в течение года. Любители живописи и Гете стояли на Майнцском
шоссе  и  смотрели  с должным интересом  на  процессию, выходившую  со  всей
подобающей торжественностью.
     "Первым  вышел сопровождаемый прусской кавалерией французский гарнизон.
Трудно   представить  себе   более  странное  зрелище:  колонна  марсельцев,
исхудавших, загорелых, пестрых, в заплатанных одеждах,  вышла быстрым шагом,
словно  король  Эдвин открыл гору и выпустил из  нее  свое  войско карликов.