этот  раз  из-за  случайности  дело  сорвалось и произошел страшный скандал.
Вряд  ли  нужно говорить, что Оршин не написал ничего особенно важного. Да и
что  может  быть  у  ссыльного такого особенного или важного? Но дело в том,
что,  сочиняя  письмо,  Оршин  был  в шутливом настроении и саркастически, в
нелестном  свете  изобразил  чиновное  общество Городишка, причем, как легко
можно  себе  представить,  исправник и его супруга оказались не на последнем
месте.  Исправник, раскрыв тайну книги, был вне себя от ярости. Он примчался
на квартиру наших друзей и, войдя, взорвался, как бомба.
     - Господин  Оршин,  одевайтесь  немедленно.  Вы сейчас же отправитесь в
тюрьму.
     - Но  почему?  Что  случилось?  -  спросил  молодой  человек  в крайнем
удивлении.
     - Вы  послали  тайную  корреспонденцию  в  газеты  с целью выставить на
посмешище  официальные  власти  и  тем  самым  вызвать  неуважение  к  ним и
потрясение основ существующего порядка.
     Тут  друзья  поняли,  в  чем  дело,  и готовы были расхохотаться в лицо
исправнику,  но  им было не до смеха. Надо было защитить товарища и отстоять
свои права.
     - Оршин  не  пойдет  в  тюрьму.  Вы  не  имеете права арестовать его, -
твердо сказал Тарас.
     - Я  не  с  вами  говорю,  и  извольте  молчать.  А вы, господин Оршин,
поторапливайтесь.
     - Мы  не  позволим  забрать  Оршина  в  тюрьму, - повторил Тарас, глядя
исправнику прямо в лицо.
     Он  говорил  медленно и очень решительно, что всегда было признаком его
сильного гнева.
     Все  поддержали  Тараса,  и  начался  горячий  спор.  Между  тем другие
ссыльные,  узнав  о  случившемся,  тотчас  же  прибежали  и присоединились к
протесту  товарищей.  Тарас  встал  у  двери.  Не  слушая настойчивых просьб
Оршина  не  подвергать  себя  из-за  него  опасности, товарищи не хотели его
отпускать.
     - Если  вы  посадите  его в тюрьму, то сажайте нас всех туда, - кричали
они.
     - И тогда мы разнесем ваш старый барак, - сказал Тарас.
     Дело  начало  принимать  скверный  оборот,  потому что исправник грозил
позвать  жандармов  и  применить силу. Тогда Оршин заявил, что отдает себя в
руки полиции, и друзья вынуждены были его отпустить.
     Оршина  продержали  под стражей только два дня, но это происшествие еще
более  обострило  отношения  между  ссыльными  и  полицией.  Ссыльные мстили
единственно  доступным  им  способом.  Дело  в  том, что исправник испытывал
панический,  почти  суеверный  страх  перед  критикой  в газетах, и ссыльные
решили  нанести  ему  удар  в самое чувствительное место. Они написали о нем
юмористическую  корреспонденцию,  и им удалось переслать ее окольными путями
в  редакцию  одной петербургской газеты. Корреспонденция дошла по назначению
и  появилась  в  печати.  Она не только попала в цель, но и вызвала страшный
переполох.  Сам губернатор был разгневан и назначил расследование. Во многих
квартирах  ссыльных были сделаны обыски, чтобы найти "следы преступления". А
так  как  виновников не обнаружили, то всех ссыльных обвиняли подряд и стали
подвергать  всякого рода мелочным придиркам, особенно в отношении переписки.
Полиция  требовала теперь строгого соблюдения каждого параграфа Правил, в то
время как прежде допускались всякие послабления.
     Первым  пострадал  от  этих  перемен  Лозинский.  Снова  встал извечный
вопрос  о  его  праве  заниматься  врачебной  практикой.  Спор об этом шел с
самого  прибытия  доктора  в  Городишко. Ему отказывали в праве лечить людей
под  тем  предлогом,  что  он  может  воспользоваться  своей  профессией для
ведения  политической  пропаганды.  Однако,  когда  заболевал  кто-нибудь из
начальников   или   членов   их   семей,   доктора   часто  приглашали;  его
профессиональная  деятельность фактически допускалась, хотя официально ее не
признавали.  А  теперь  исправник заявил ему напрямик, что, если он не будет
строго   подчиняться   правилам,   о   его   неповиновении   будет  доложено
губернатору.  Он,  исправник,  вовсе  не  намерен потерять свой пост, "чтобы
доставить удовольствие доктору Лозинскому".
     С   другими   ссыльными   обращались   не   с   большей  деликатностью.
Установленный  за  ними  полицейский  надзор  стал  просто  невыносим. Им не
разрешалось  больше  гулять  за  чертой жалкого городка, превратившегося для
них  в тюрьму. Их непрестанно изводили назойливыми полицейскими посещениями,
-  это  было  как перекличка в тюрьме. Не проходило ни одного утра, чтобы не
явился  городовой  справиться  об  их  здоровье. Через день они обязаны были
являться  в  полицейское  управление  и  отмечаться  в особой книге. В конце
концов,  это  была  та  же  тюрьма,  хотя и без камер, окруженная бескрайней
пустыней,  отрезавшей Городишко от всего мира надежнее, чем гранитные стены.
Вдобавок   полиция  ни  на  минуту  не  спускала  глаз  с  ссыльных.  Стоило
кому-нибудь  из  них появиться на улице, как за ним уже следили один или два
полицейских.  Куда  бы  они  ни  шли,  кого  бы ни навещали, кто бы к ним ни
приходил, за ними неотступно наблюдали исправник и его жандармы.
     Все  это  приводило  ссыльных  в глубокое уныние; не осталось уже почти
никаких  надежд  на  изменение  их положения к лучшему. Напротив, они скорее
могли  ожидать  ухудшения  своей участи. От секретаря исправника они узнали,
что  в  Архангельске  над их головами собиралась гроза. Они навлекли на себя
неудовольствие  губернатора, и, возможно, некоторых из них вскоре отправят в
другое место, еще дальше на север.
     При  таких  условиях  невозможно  было дольше колебаться. Тарас и Оршин
сообщили  своим  товарищам  по  коммуне,  а  затем  и  всей колонии, что они
решились  на  побег.  Их  решение  было встречено всеобщим одобрением, и еще
четверо  товарищей  захотели  присоединиться к ним. Но так как всем шестерым
нельзя  было бежать одновременно, условились, что они будут уходить по двое.
Тарас  и  Оршин должны были быть первой парой, Лозинский и Урсич - второй, а
третьей - двое более старых ссыльных.
     В  колонии теперь не говорили ни о чем другом, как о побеге. Весь общий
денежный  фонд  был предоставлен в распоряжение беглецов, и, чтобы увеличить
его  хоть на несколько рублей, ссыльные подвергали себя величайшим лишениям.
Конец  зимы  прошел  в обсуждении различных планов побега и приготовлениях к
великому событию.


x x x

     Кроме  политических ссыльных в Городишке проживали еще человек двадцать
ссыльных  уголовников  -  воры,  мелкие  жулики, проворовавшиеся чиновники и
тому  подобная  публика.  С  этими  мошенниками  обращение  было  куда более