снисходительное,  чем с политическими. Их переписка не проходила цензуру, и,
до  тех  пор  пока  они  были чем-то заняты, их оставляли в покое. Но они не
особенно  стремились  работать,  предпочитая жить попрошайничеством и мелким
воровством.   Власти,  выказывавшие  величайшую  суровость  по  отношению  к
политическим  ссыльным,  весьма  снисходительно  относились  к этим жуликам;
очевидно,  их  связывала  с  ними общность интересов, да они получали от них
еще и дань.
     Эти  уголовники  - бич для всего края. Иногда они образуют целые шайки.
Один  город  -  Шенкурск  - они фактически держали в осаде. Никто не смел ни
приехать   туда,   ни  выехать  оттуда,  не  уплатив  мошенникам  калыма.  В
Холмогорах  они  так обнаглели, что их удалось призвать к порядку лишь после
того,  как  туда прибыл сам губернатор Игнатьев. Он вызвал бандитов к себе и
прочитал  им  отеческое  наставление  по  поводу  их  дурного поведения. Они
слушали  его с величайшим вниманием, обещали исправиться, а когда уходили из
губернаторской  приемной,  прихватили  с  собой самовар. Так как самовар был
очень  хороший,  а  полиции не удалось его обнаружить, ворам было отправлено
мирное  послание и были начаты переговоры о возвращении украденного добра. В
конце концов губернатор выкупил свой самовар, уплатив ворам пять рублей.
     Взаимоотношения   между   обеими   группами   ссыльных  были  несколько
своеобразные.   Жулики   испытывали   глубокое  уважение  к  политическим  и
оказывали  им разные услуги, что не мешало им, однако, при случае обманывать
своих товарищей по несчастью и таскать у них деньги.
     Но  так  как за ворами надзор был гораздо слабее, чем за политическими,
Урсичу  пришла в голову мысль воспользоваться их помощью для предполагаемого
побега.  Однако  если  этот  план  имел  много  преимуществ, то у него был и
большой  недостаток.  Воры  в  большинстве своем были отпетые пропойцы, и на
них  нельзя  было  положиться.  Все  же  кого-нибудь  из них необходимо было
привлечь к этому делу, и ссыльные долго обсуждали, как быть.
     - Нашел!  -  воскликнул  однажды  Лозинский.  -  Я  нашел  нужного  нам
человека. Это Ушимбай.
     - Султан?
     - Он самый. Как раз он может нам помочь.
     Доктор  излечил  Ушимбая  от грудной болезни, которой степные кочевники
всегда  подвержены,  когда  попадают  на  ледяной  север.  С той поры султан
относился  к  своему  благодетелю  со  слепой  преданностью пса хозяину. Ему
можно было довериться: он был простой и честный, настоящее дитя природы.
     Коммуна  пригласила Ушимбая к чаю, и ему объяснили, чего от него хотят.
Он  согласился  без  колебаний и всей душой отдался плану побега. Так как он
пользовался   гораздо  большей  свободой,  чем  политические  ссыльные,  ему
разрешили  вести  небольшую  торговлю скотом, и время от времени он ездил по
окрестным  деревням,  где  у  него  были знакомые среди крестьян. Поэтому он
имел  возможность довезти беглецов до определенного места на первом этапе их
побега.  Горя  желанием  помочь  доктору и его друзьям, единственным людям в
Городишке,  относившимся к нему дружелюбно, добрый малый презирал опасность,
угрожавшую ему за содействие беглецам.
     Нет  надобности  рассказывать подробно о побеге, который вначале вполне
удался.  Ушимбай  великолепно справился со своей задачей и вернулся с вестью
о благополучном прибытии беглецов в первый пункт на их пути - Архангельск.
     Неделя  прошла  спокойно.  Но  вдруг среди полицейских стала замечаться
необычайная  активность.  Это  был  дурной  знак,  и ссыльные испугались, не
случилась  ли  беда с беглецами. Предчувствие их не обмануло. Несколько дней
спустя  они  узнали  от  секретаря  исправника,  что  в Архангельске беглецы
навлекли  на  себя  подозрения  жандармов;  им  удалось было уйти от них, но
полиция  снарядила  за ними погоню. Через пять дней, совершенно обессиленные
перенесенными  страшными испытаниями, полумертвые от усталости и голода, они
попали  в  руки  жандармов.  С ними обращались с крайней жестокостью; Оршина
избили  до  потери  сознания.  Тарас  защищался со своим револьвером, но его
схватили,  разоружили  и заковали в кандалы. Затем обоих бросили на телегу и
привезли в Архангельск, где Оршина поместили в тюремную больницу.
     Это  известие  поразило  ссыльных,  как  удар  грома,  и  повергло их в
глубокую  скорбь.  Долго  они  сидели  в  тяжелом  молчании, и каждый боялся
взглянуть  товарищу  в  лицо, чтобы не увидеть на нем отражения собственного
отчаяния.  В  следующие  дни  каждая  вещь,  каждое  происшествие вызывали в
памяти  несчастных  друзей,  которые  общностью  страданий  стали  им  столь
близкими  и  родными.  Только  теперь,  потеряв их, ссыльные поняли, как они
были им дороги.
     Для  одного из трех оставшихся членов коммуны пережитое несчастье имело
совсем  непредвиденные  последствия. Вечером, на третий день после получения
роковой    вести,   товарищи   уговорили   Старика,   глубоко   подавленного
случившимся,  пойти навестить одного из старых друзей. Его ждали домой около
одиннадцати,  но  наступил двенадцатый час, а его все не было. Когда ударило
двенадцать,  наружная дверь вдруг отворилась и в коридоре раздались неверные
шаги.  Это  не мог быть Старик, он никогда не ходил спотыкаясь. Урсич вышел,
держа  свечу  над  головой,  чтобы  посмотреть,  кто  незваный  гость, и при
мигающем  свете  свечи  увидел фигуру человека, беспомощно прислонившегося к
стене.  Это был Старик, мертвецки пьяный. Он впервые был в таком состоянии с
тех  пор,  как жил в коммуне. Товарищи втащили его в комнату, и забота о нем
до некоторой степени облегчила бремя их горестей.


x x x

     Следующий  год  был отмечен многими печальными событиями. Тараса судили
за  вооруженное  сопротивление  полиции  и  приговорили  к  вечной  каторге.
Оршина,  еще  не  излечившегося  от ран, перевезли в селение самоедов под 70
градусом  северной  широты,  где  земля  оттаивает  только на шесть недель в
году.  Лозинский  получил  от  него  душераздирающее  письмо,  полное дурных
предчувствий.  Бедняга  был  очень  болен. Его так измучила грудная болезнь,
что  он  теперь  ни  на  что не способен. "И вас тут нет, чтобы научить меня
уму-разуму",  - писал Оршин. Зубы, продолжал он, изменили ему и обнаруживают
большую  склонность  исчезнуть  изо  рта.  Это  был  намек на цингу, болезнь
роковую  в  полярных  районах.  В одном селении с Оршиным находился и другой
ссыльный,  тоже водворенный туда за попытку к бегству. Оба они вели жалкое и
голодное  существование, не имея часто ни мяса, ни хлеба. Оршин отказался от
всякой  надежды  когда-либо  снова  увидеть  своих  друзей. Если бы даже ему
представилась  возможность  бежать, он не мог бы ею воспользоваться - так он
физически  ослаб.  Он закончил свое письмо словами: "Этой весной, надеюсь, я
умру".  Но  он  умер  еще  раньше  назначенного  себе срока. Его смерть была
окутана  тайной;  нельзя  было  в  точности  узнать, умер ли он естественной
смертью, или сам положил конец своим мукам, лишив себя жизни.