св. Августина: "Не все сделанное святыми было свято". Я возвращаюсь к своему
рассказу.
     XV. Донья Мария де Бооркес была  внебрачной  дочерью  Педро  Гарсии  де
Хереса Бооркеса, принадлежавшего к лучшим  фамилиям  Севильи,  к  семье,  из
которой вышли маркизы де Ручена и  гранды  Испании  первого  класса.  Ей  не
исполнилось и двадцати одного  года,  когда  ее  арестовали  как  лютеранку.
Ученица каноника-учителя, избранного в епископы Тортосы, доктора Хуана Хиля,
она знала в совершенстве латинский язык и довольно хорошо греческий.  У  нее
было много лютеранских книг. Она знала наизусть  Евангелие  и  некоторые  из
главных трудов (где шло объяснение  учения  Лютера)  об  оправдании,  добрых
делах,  таинствах  и  отличительных  признаках  истинной  Церкви.  Она  была
заключена в секретную тюрьму, где она признала вмененные ей в  вину  мнения,
но защищала их как католические, доказывая на свой манер, что  они  не  есть
ересь. Она говорила также и о том, что было бы лучше, если  бы  судьи  стали
думать подобно ей, вместо того чтобы наказывать ее.  Относительно  фактов  и
тезисов, содержащихся в свидетельских показаниях, она  признала  только  те,
которые показались ей истинными. Другие она отрицала как лживые или  неточно
выясненные,  а  также  потому,  что  она  не  помнила  о  них  или   боялась
скомпрометировать многих лиц. Вследствие  такого  ее  поведения  прибегли  к
пытке. Тогда она сказала, что сестра ее Хуанна Бооркес знала о ее верованиях
и не осудила их. Вскоре мы увидим пагубные последствия  этого  разоблачения.
Окончательный приговор, вынесенный  против  Марии  Бооркес,  присудил  ее  к
сожжению, согласно уликам процесса и сообразно  законам  инквизиции.  Обычно
дожидаются кануна аутодафе для  предъявления  его  обвиняемому,  и  зачастую
вместо его  прочтения  довольствуются  советом  приготовиться  к  смерти  на
следующий день. Однако севильские инквизиторы (из которых ни один  не  носил
имени Варгас, как вообразил  это  автор  романа  Корнелия  Бороркиа)  решили
увещать Марию к обращению в истинную веру до начала аутодафе. К ней посылали
двух иезуитов  и  двух  доминиканцев,  которые  должны  были  вернуть  ее  к
церковной вере. Они вернулись, исполненные удивления перед знаниями узницы и
недовольные  упорством,  с  каким  она  отвергала  их   толкования   текстов
Священного Писания, объясняемых ею в лютеранском смысле.  Накануне  аутодафе
два новых доминиканца  присоединились  к  первым,  чтобы  сделать  последний
натиск.  Их  сопровождали  несколько  других  богословов  разных  монашеских
орденов. Мария приняла их приветливо и вежливо, но сказала им, что они могут
избавить себя от труда говорить об их учении, так как ее спасение не в  нем.
Она прибавила, что отреклась бы от своих верований,  если  бы  нашла  в  них
малейшую недостоверность; но она была убеждена в их истине  до  попадания  в
руки инквизиции и еще  более  в  этом  убедилась  с  тех  пор,  как  столько
богословов-папистов,  после   нескольких   попыток,   не   могли   выставить
аргументов, которые бы она не предвидела и  на  которые  не  приготовила  бы
солидного и доказательного ответа. В самый момент казни дон  Хуан  Понсе  де
Леон, только что отрекшийся от ереси, уговаривал Марию не доверяться  учению
брата Кассиодора, а принять учение богословов, приходивших в тюрьму  для  ее
наставления. Мария враждебно встретила эти советы и  назвала  его  невеждой,
идиотом и болтуном. Она прибавила, что не осталось  времени  для  споров,  а
остающиеся минуты жизни следует  употребить  на  размышления  о  страстях  и
смерти Искупителя, чтобы укрепиться в вере,  через  которую  можно  получить
оправдание и спасение. Несмотря на такое упорство, несколько  священников  и
множество монахов, видя, что на Марию уже надели ошейник, стали настоятельно
просить, чтобы  во  внимание  были  приняты  ее  юность  и  ее  изумительные
способности, и согласились услышать от  нее  Верую,  если  она  захочет  его
прочитать. Инквизиторы согласились на их просьбу,  но  едва  Мария  окончила
Верую, как начала истолковывать члены Символа веры о католической Церкви и о
суде над живыми и мертвыми [823] в лютеранском смысле. Ей  не  дали  времени
закончить: палач задушил  ее,  и  она  была  сожжена  после  смерти.  Такова
подлинная история Марии Бооркес, согласно документам процесса, с  донесением
об аутодафе (писанным неизвестным  на  другой  день  после  церемонии)  и  с
рассказом, опубликованным Гонсалесом де Монтесом, современником Марии.  Этот
автор, разделявший  ее  убеждения,  составил  ее  апологию.  Филипп  Лимборх
почерпнул оттуда сведения, переданные в  его  книге  с  таким  лаконизмом  в
области собственных имен, что ввел в заблуждение испанского автора  повести,
напечатанной в Байонне.
     XVI. В числе восьмидесяти человек,  присужденных  на  этом  аутодафе  к
епитимьям, был мулат [824], слуга дворянина из Пуэрто-де-Санта-Марш. Он  был
объявлен ложным доносчиком. Этот презренный человек, украв распятие, отделил
от него фигуру Христа; сначала он повесил ее себе  на  шею,  потом  запрятал
вместе с плетью в сундук в доме своего господина и донес  инквизиторам,  что
его господин хлестал и таскал ежедневно это изображение. Доносчик прибавил к
этому, что если отправиться, не теряя времени, в дом его господина, то можно
будет  убедиться  в  истине  сообщения.  Вещи  были  найдены;  дворянин  был
переведен в секретную тюрьму святого трибунала. Впоследствии правду выяснили
после нескольких розысков, направленных самим обвиняемым, который заподозрил
своего раба в доносе на него  из-за  мести.  Дворянину  вернули  свободу,  а
клеветник был приговорен к четыремстам ударам кнута  и  шести  годам  галер.
Первой части своего наказания он подвергся в  Пуэрто-де-Санта-Мариа.  Я  уже
говорил, что закон основателей инквизиции осуждал такого  рода  виновных  на
кару по закону возмездия. Но необходимость поощрять  ябедничество  заставила
инквизиторов пренебрегать этим законом.
     XVII. Незадолго до севильского аутодафе, а именно 18 августа 1559 года,
Павел IV  умер  в  Риме.  Едва  узнав  об  этом,  народ  бросился  толпой  к
инквизиции, освободил узников, сжег дом  и  архив  трибунала.  Стоило  много
труда и денег, чтобы помешать разъяренной черни поджечь монастырь  Сапиенца,
в котором жили доминиканские монахи, ведавшие  почти  всеми  делами  римской
инквизиции. Главный комиссар был ранен; его дом  сожжен.  Память  Павла  IV,
покровительствовавшего   установлению   инквизиции,   беспрестанно   осыпали
оскорблениями. Его статуя была сброшена с  Капитолия  и  разбита  на  куски.
Повсюду уничтожали  гербы  фамилии  Караффа;  даже  останкам  папы  было  бы
нанесено оскорбление, если бы ватиканские каноники не похоронили его  тайно,
а папская гвардия не заставила  бы  уважать  жилище  первосвященников.  Этот
римский мятеж против инквизиции не устрашил испанских инквизиторов. А  народ
испанский был воспитан в правилах, совершенно противоположных  правилам  его
предков времен Фердинанда V и первого десятилетия Карла V.  Люди,  способные
размышлять, знают, как глубоки впечатления детства даже от  таких  вещей,  в
которых с течением лет начинаешь видеть обман и иллюзию.


       Статья вторая

АУТОДАФЕ 1560 ГОДА