веровании и появился на аутодафе с кляпом во рту. Взойдя к  костру,  он  сам
уложил мелкие поленья вокруг себя, чтобы быстрее  сгореть.  Доктор  Фернандо
Родригес, приставленный к нему,  попросил  вынуть  кляп,  когда  увидал  его
привязанным  к  ошейнику,  чтобы   выслушать   его   исповедь;   но   Хулиан
воспротивился  этому  и  обозвал  Родригеса  лицемером,   изменившим   своим
убеждениям из-за страха перед инквизицией. Это были его последние слова, так
как почти тотчас его окружило пламя.
     2. Донья Франсиска Чавес, постриженная монахиня  ордена  св.  Франциска
Ассизского, из монастыря Св. Елизаветы в Севилье, была осуждена как  упорная
еретичка-лютеранка. Она была наставлена доктором Эгидием. На заседаниях  она
упрекала инквизиторов в жестокости  и  называла  их  змеиным  отродьем,  как
Христос фарисеев [827].
     3. Николай Буртон, родившийся в Энглеси [828], в  Англии,  был  осужден
как   нераскаянный   еретик-лютеранин.   Невозможно   оправдать    поведение
инквизиторов относительно этого англичанина  и  многих  других  иностранцев,
которые не поселились в Испании, а появлялись  ненадолго  и  возвращались  в
свое отечество, окончив торговые дела. Буртон приехал в Испанию на  корабле,
нагруженном товарами, принадлежавшими, по его словам,  целиком  ему,  однако
часть которых была собственностью Джона Франтона, о котором я скажу далее, в
ряду примиренных. Буртон отказался отречься  от  своей  веры  и  был  сожжен
живьем. Севильские инквизиторы овладели его кораблем и товарами  и  доказали
на этом примере, что жадность была одним из  первых  двигателей  инквизиции.
Предположим, что Буртон  поступил  неблагоразумно,  выставляя  напоказ  свои
религиозные убеждения в Сан-Лукаре-де-Баррамеде, а  особенно  в  Севилье,  с
пренебрежением  к  верованиям  испанцев.  Но  не  менее  верно  и  то,   что
человеколюбие и правосудие  требовали  (так  как  речь  шла  об  иностранце,
который не должен был  остаться  в  Испании)  удовольствоваться  советом  не
забывать уважения к религии и законам страны и угрозой  наказания  в  случае
повтора. Святому трибуналу нечего было спорить  с  Буртоном  о  его  частном
веровании; он должен был  лишь  воспрепятствовать  ему  распространять  свои
заблуждения, - потому что он был учрежден не для иностранцев, а для  народов
Испанской монархии. Инквизиторы оказались виновны  в  большой  жестокости  и
опасном покушении на благополучие испанской торговли, которую они уничтожили
бы, если бы насилие, совершенное над Буртоном, и некоторые  другие  подобные
выходки, против которых другие державы горячо протестовали, не  побудили  бы
мадридский двор запретить инквизиторам беспокоить коммерсантов и иностранных
путешественников   по   вопросам   религии,   если   они    не    занимались
распространением ереси. Эта  мера  Филиппа  IV  была  неспособна  остановить
инквизиторов, которые часто находили предлоги для оправдания своей политики,
предполагая, что эти иностранцы привозили в  королевство  запрещенные  книги
или вели беседы, распространявшие ересь. Правительство вынуждено было ни  на
одно мгновение не терять из виду поведение святого трибунала по отношению  к
иностранным коммерсантам, начиная  с  эпохи,  о  которой  идет  речь,  и  до
царствования Карла IV. При каждом протесте со стороны  заинтересованных  лиц
или со стороны посланников их стран возобновлялись приказы и меры, способные
подавить несправедливости,  которые  преступное  усердие  покрывало  завесой
религии.
     IX. Гонсалес де  Монтес  рассказывает  о  приезде  в  Испанию  богатого
иностранца, по имени Реукин, на прекрасном и  искусно  построенном  корабле,
какого до тех пор не  видали  в  Сан-Лукар-де-Баррамеде.  Инквизиция  велела
арестовать его как еретика и конфисковала его имущество. Торговец доказывал,
что корабль не принадлежит ему и, следовательно, не может быть  конфискован;
но его усилия  были  напрасны.  Инквизиторы  были  убеждены,  что  если  они
позволят однажды, чтобы им доказали их ошибку,  то  вскоре  все  ограбленные
воспользуются этим примером и захотят вступить  во  владение  взятым  у  них
имуществом и значение конфискаций сведется к нулю.  Что  после  этого  можно
сказать  о  морали  инквизиторов?  Природа  человеческого  сердца  позволяет
думать, что эти требования явились, быть может, сочетанием лжи и выгоды;  но
можно ли одобрить яркую несправедливость, недостойную христианских  судей  и
священников, чтобы  помешать  тому,  что  может  случиться  лишь  изредка  и
является вполне извинительным и даже законным?
     X. Инквизиторы вновь совершили несправедливость, заставив  двух  других
иностранцев разделить участь Буртона. Одним из них был англичанин  по  имени
Уильям Брук, родившийся в Корнуолле [829],  моряк  по  профессии.  Другой  -
француз из Байонны, по  имени  Фабиан,  которого  торговые  дела  привели  в
Испанию.
     XI. Анна де Рибера, вдова  школьного  учителя  Фернандо  де  Сан-Хуана,
сожженного на аутодафе предыдущего года, сама была сожжена в этом  году  как
лютеранка вместе  с  братом  Хуаном  Састре,  бельцом  [830]  монастыря  Св.
Исидора, и Франсиской Руис, женой Франсиско Дурана, севильского альгвасила.
     Особенно  вызывает  чувство  сострадания  происшедшее  в  тот  же  день
сожжение пяти женщин из семейства несчастной помешанной, о которой я говорил
в статье о священнике Сафре. Ее звали Мария Гомес; она была  вдовой  Эрнандо
Нуньеса из местечка Лепе.  Благодаря  лечению  ее  безумие  прошло,  но  она
упорствовала в лютеранском веровании  и  умерла  вместе  со  своей  сестрой,
Элеонорой Гомес, женою другого Эрнандо Нуньеса, севильского врача,  и  тремя
дочерьми, Эльвирой  Нуньес,  Терезой  и  Лусией  Гомес,  еще  не  замужними.
Гонсалес де Монтес ошибочно называет одну из них племянницей Марии Гомес. Он
рассказывает, что одна из этих женщин была арестована раньше своей матери  и
своих сестер; ее подвергли  пытке,  чтобы  заставить  открыть  соучастников,
ничего не достигли. Тогда инквизитор прибег к хитрости. Он велел привести ее
в зал заседаний, остался наедине с ней, признался в мнимом  увлечении  ею  и
решении сделать все для ее спасения. Он повторял  свое  обещание  в  течение
нескольких дней, показывая себя весьма огорченным ее  несчастиями.  Войдя  в
доверие к своей жертве, он сообщил ей, что ее мать  и  сестры  рискуют  быть
арестованными, так как ряд свидетелей готов дать показания против  них,  что
его чувства к ней должны заставить ее доверить ему все, чтобы он мог принять
меры к спасению их от неизбежной смерти. Обвиняемая попалась в ловушку.  Она
поведала инквизитору, что мать и  сестры  разделяют  ее  верования.  Чувства
внезапно иссякли. Вероломный предатель, вызвав ее в суд,  велел  подтвердить
рассказанные  ему  подробности.  Мать,  сестры  и  тетка   немедленно   были
арестованы и  приведены  на  костер;  услыхав  свой  приговор  на  аутодафе,
помешанная возблагодарила свою тетку за открытие истины, ради которой она  с
радостью умрет. Тетка укрепила ее мужество, возвещая ей, что они  скоро  все
вместе будут лицезреть Иисуса Христа, умерши в евангельской  вере,  повторив
его страдания.
     XII. На том же аутодафе погиб Мельхиор дель Сальто, уроженец Гранады  и
житель  Севильи.  Он  был  стригалем  сукна.  Преступление  его  состояло  в
покушении на жизнь начальника тюрьмы после того,  как  он  был  заключен  по
подозрению в ереси. Он тяжело ранил его помощника,  который  умер  несколько