отвлеченным дерзаниям литературных  схимников.  Увы,  и  они  доверились
"Главному агентству  по  устройству  жизни"  и  были  жестоко  обмануты.
Теперь, правда, они заявляли, что никогда  не  верили  в  этот  вздор  и
только уступали пристрастию своих более наивных собратьев  к  социальным
веяниям.
   - Что может быть общего у Грюнфельда с веяниями?  -  заметил  кто-то,
указывая на  человека,  сидевшего  напротив  Терра  и  явно  страдавшего
желудком. Слова здесь были  такие  же  острые,  как  и  умы.  Требования
предъявлялись высокие: находчивость, смелость, ультрасовременные взгляды
в области искусства  и  социальные  убеждения.  За  сарказмом  выражений
чувствовалось  твердое  верование  -  у  одних   искреннее,   у   других
наигранное, но оно чувствовалось  повсюду,  в  каждом  разговоре:  скоро
предстоит ни больше ни меньше как решение социальной проблемы. В связи с
этим наступала эра нового духа, так что обществу  "Всемирный  переворот"
открывалась широкая дорога; но  пока  что  оно  устраивало  спектакли  в
отдаленных пригородных театрах, для чего требовались средства -  во  имя
настоящего и будущего блага.
   - Я прямо потрясен: здесь обсуждаются  революционные  мероприятия,  -
простодушным тоном сказал Терра господину, сидевшему напротив.
   - Сколько времени вы в Берлине? - спросил господин Грюнфельд.
   - Один день, - сознался Терра.
   - Я здесь уже двадцать лет, а всемирный переворот  бывает  только  по
средам.
   После этой отповеди Терра оставалось лишь приналечь на  пунш,  и  для
соседей он перестал существовать. Круговой чашей ведал  один  из  членов
общества в коричневом вельветовом  пиджаке,  сидевший  во  главе  стола.
Терра  тщетно  пытался  согласовать  традиционные  застольные  обряды  с
рискованными замыслами общества. Это ему не удалось, тогда он примирился
с ролью адепта, которого терпят и который пассивно следит за  событиями.
Гуммель начал читать свое произведение.
   В своей шерстяной егеровской  куртке  он  сидел  рядом  с  коричневым
вельветовым  пиджаком  и  читал,  сильно   злоупотребляя   диалектом   и
негодованием. На диалекте в его пьесе говорили маленькие люди, негодовал
же он на богачей. Они эксплуатируют бедняков не только на расстоянии,  -
они, как тигры, сидят у  них  на  шее,  голодом  и  работой  убивают  их
сыновей, а дочерей - своей похотью. Без сомнения, это было убедительно и
мрачно и именно в силу предельной мрачности полно веры в грядущий  день.
Были  в  драме  и  такие  места,  которые  заставляли   Терра   искренне
восхищаться Гуммелем. При такой внешности и такой некультурности языка -
столько гордой  человеческой  воли.  В  подобные  мгновения  все  вокруг
представали перед ним в ином свете, существами великодушными,  жаждущими
добра: необыкновенная порода людей, надо примкнуть к ним. А сам поэт,  -
густая борода  скрывала  тонкие  и  подвижные  черты  его  лица  и  даже
скрадывала проницательность взгляда; но как напряжены  тощие  плечи  под
шутовской курткой!
   К сожалению, на сцену снова выплыли маленькие люди, и в  состраданье,
им сопутствовавшем, обнаруживалась, невольно ли, или нарочито, та манера
смотреть на мир снизу, которая оскорбляла и отталкивала Терра.
   Он тут же решил сбрить свою бородку во избежание всякого  сходства  с
Гуммелем. Но слушать  продолжал  из-за  главной  женской  роли.  Сначала
героиня была учительницей, невыигрышная роль, как ему показалось. Она-то
и была связующим звеном между богатым домом, где ее  любили,  и  бедным,
откуда она происходила. Но постепенно из учительницы она превратилась  в
авантюристку, которая жила в роскошной вилле, поглотив полностью  и  дом
богачей  и  их  самих.  "Неплохо  для  Леи,  -  подумал  он,   -   После
франкфуртских успехов она  вполне  созрела  для  Берлина.  Но  интересно
знать, имеет ли это общество достаточно веса, чтобы моей  сестре  стоило
путаться с ним. Может  быть,  все  их  так  называемое  движение  только
выдумки "Главного агентства по устройству жизни".
   Гуммель закончил чтение, в его честь  выпили  еще  круговую  чашу,  а
затем  началась  критика.  Соревнуясь  в  остроумии,  каждый   выискивал
какие-нибудь  недостатки.   Грюнфельд   протестовал   с   точки   зрения
юридической, и его доводы уничтожали все в  целом;  вельветовый  пиджак,
прихлебывая, заявил, что из-за путаницы во взаимоотношениях полов он  ни
в чем разобраться не может.  Наступившую  непредвиденную  паузу  прервал
Терра:
   - Как совершенный  профан,  и  притом  только  сегодня  приехавший  в
Берлин, я позволю себе, со всей необходимой скромностью, предложить один
краткий вопрос.
   Такое необычное вступление заставило всех умолкнуть.
   - Подобные пьесы пишутся потому, что существует социальная  проблема,
или социальная  проблема  создается  подобными  пьесами?  -  спросил  он
смиренно, то ли от робости, то ли из ехидства.
   Как  он  и  предполагал,  многие  высказались  за  второе.  Писатель,
раздраженный  придирчивой  критикой,   подсел   со   стаканом   пива   к
симпатичному профану, который, по-видимому, принял  его  всерьез.  Терра
заявил, что его особенно интересует образ учительницы.
   - Вы не находите, - подсказал ему писатель, -  что  в  ней  воплощена
месть эксплуатируемых?
   Терра ответил, что месть эксплуатируемых - дело второстепенное, а что
с такими женщинами он встречался и тут не считает себя совсем профаном.
   - Нам надо обсудить  этот  вопрос.  Пойдемте  со  мной,  -  предложил
Гуммель. Терра понял, что тот намерен до бесконечности толковать о своей
пьесе, и только роль для сестры побудила его принять приглашение.
   Втроем  с  неизбежным  Куршмидом,  разговаривая,   шагали   они   без
определенной дели по улицам. Их  жестикулирующие  силуэты  отражались  в
мокром асфальте. Прохожие смотрели им  вслед.  Возбужденный  до  экстаза
Куршмид уверял,  что  пьесе  обеспечен  мировой  успех,  но  только  при
условии, если главную роль будет играть одна определенная актриса.
   - Это невозможно! - воскликнул Терра. - О моей сестре не может быть и
речи,  что  бы  вы  ни  сулили.  В  ней  слишком  много  от  природы   и
простонародья, она слишком безыскусна, чтобы быть обольстительницей.
   Куршмид хотел возразить, но осекся.
   Писатель ликовал:
   - Это как раз то, что мне нужно и чего я нигде не нахожу. Ради  бога,
не надо обольщения, не надо нечестивой красоты!  Какие  волосы  у  вашей
сестры?
   - Она уже седеет, - сказал Терра.
   Он остановился у небольшой кухмистерской.
   - Только у меня маловато денег, - сознался он без стеснения. - А  как