- Почтеннейший господин бургомистр, я считаю своим  долгом  устранить
возможные недоразумения. Позволю себе еще и еще  раз  повторить,  что  я
либерал до мозга костей.
   Доктор Шеффельвейс торопливо заверил Дидериха, что он в этом  убежден
совершенно  так  же,   как   и   в   собственном   истинно   либеральном
мировоззрении. Его позвали, и Дидерих, несколько  успокоившись,  покинул
дом бургомистра. Ядассон, язвительно осклабясь, дожидался его.
   - Что, перетрусили? Совершенно напрасно. С нашим отцом города  трудно
себя скомпрометировать, он, как господь бог, всегда с теми, кто сильнее.
Сегодня меня интересовало одно: тесно ли он связан с фон Вулковом.  Дело
обстоит неплохо, мы можем отважиться на кой-какие шаги.
   - Прошу не забывать, - сказал Дидерих  сдержанно,  -  что  буржуазные
круги Нетцига - это моя родная среда, и, разумеется, я либерал.
   Ядассон искоса взглянул на него.
   - "Новотевтония"? - спросил он. Когда Дидерих с удивлением повернулся
к нему, он добавил: - А что поделывает мой старый приятель Вибель?
   - Вы с ним знакомы? Это мой лейб-бурш!
   - Знаком? Мы были с ним неразлучны.
   Дидерих крепко сжал руку, протянутую Ядассоном, и долго тряс ее.
   - Ну и ну! Подумать только! - Рука об руку они отправились в погребок
при ратуше: решили вместе отобедать.


   Там было пусто и сумеречно. Для них зажгли газовый  рожок  в  глубине
зала,  и  в  ожидании  супа  они  предались   воспоминаниям   о   старых
однокашниках, Толстяк Делич! Дидерих с достоверностью очевидца  подробно
описал его трагический конец. Первый бокал рауэнтальского они  посвятили
его памяти. Выяснилось, что и Ядассон наблюдал  февральские  волнения  и
точно так же, как Дидерих, с тех пор научился уважать власть.
   - Его величество выказал такое мужество, - заметил Ядассон, - что при
одной мысли об этом голова кружится. Я  не  раз  думал,  что,  если  бы,
сохрани бог... - Он запнулся, и оба, вздрогнув, поглядели друг  другу  в
глаза.
   Чтобы отогнать страшное видение, они подняли бокалы.
   - Разреши, - сказал Ядассон.
   - Изволь! - сказал Дидерих.
   Ядассон:
   - За здоровье наших близких!
   Дидерих:
   - Почту за честь рассказать об этом домашним.
   Затем  Ядассон,  невзирая  на  стынущий  обед,  принялся  многословно
восхвалять кайзера за силу характера. Пусть мещане, злопыхатели и  евреи
находят в нем  сколько  угодно  недостатков,  но  он,  наш  несравненный
молодой кайзер, в общем и целом - личность исключительная, и, что  самое
отрадное, он весь - порыв и действие, к  тому  же  глубоко  своеобразный
мыслитель. Дидериху показалось, что Ядассон только повторяет его  слова,
и он несколько раз удовлетворенно кивнул. Он сказал себе, что  внешность
иной раз обманчива и что между немецким образом мыслей и величиной  ушей
нет, видимо, прямой зависимости. Они  осушили  бокалы  за  благополучный
исход борьбы во имя несокрушимости трона и алтаря, против бунтарства,  в
какой бы форме оно ни проявлялось, в какие бы перья ни рядилось.
   Так они вернулись к положению дел в Нетциге. Оба единодушно пришли  к
выводу, что новый националистический дух, которому  предстоит  завоевать
Нетциг, не нуждается ни в каких программах. Имя его  величества  -  этим
все  сказано.  Политические  партии  -  ненужный  хлам,  как   самолично
выразился его величество кайзер.
   "Я знаю лишь две партии: одна - за меня, другая - против",  -  сказал
он, и правильно!  В  Нетциге,  к  сожалению,  перевес  пока  на  стороне
противников кайзера, но этому скоро придет конец и,  что  Дидериху  было
совершенно ясно, - с помощью ферейна ветеранов .  Ядассон  не
был его членом, но  обещал  представить  Дидериха  руководящим  деятелям
ферейна. Прежде всего он, конечно, познакомит его с  пастором  Циллихом,
человеком истинно немецкого образа мыслей Сейчас же  после  обеда  можно
нанести ему визит. Выпили за его здоровье. И за своего  капитана  поднял
бокал Дидерих,  за  своего  строгого  начальника,  ставшего  его  лучшим
другом.
   - Год военной службы, это, знаете,  год,  который  я  ни  за  что  не
согласился бы вычеркнуть из моей жизни.  -  И  без  передышки,  порядком
раскрасневшись, воскликнул: - И  такие  светлые  воспоминания  демократы
хотят отнять у нас!
   Старик Бук! Дидерих вдруг пришел в такое  негодование,  что  чуть  не
задохся. Он с трудом проговорил:
   - И вот этот человек старается убедить нас, что служить  не  следует,
называет нас  рабами.  Оттого,  видите  ли,  что  он  когда-то  совершал
революцию.
   - Да это сказки, - вставил Ядассон.
   - Чего же он хочет: чтобы и нас всех приговорили  к  смертной  казни?
Так, что ли? Вот уж кому надо было снять  голову...  От  Гогенцоллернов,
видите ли, мало проку!
   - Для него-то безусловно! - сказал Ядассон и  основательно  отхлебнул
из своего бокала.
   - Я  заявляю,  -  крикнул  Дидерих,  тараща  глаза,  -  что  всю  эту
еретическую хулу выслушал только с одной целью - я хотел  знать,  с  кем
имею дело! Призываю вас в  свидетели,  господин  асессор!  Пусть  только
старый интриган посмеет  утверждать,  что  мы  с  ним  друзья  и  что  я
соглашался  со  всеми  этими  подлыми   оскорблениями   величества.   Вы
свидетель, что я в тот же день выразил свой протест!
   Вдруг его  прошиб  пот:  он  вспомнил  о  строительной  инспекции,  о
покровительстве, которое обещал ему Бук... Дидерих неожиданно швырнул на
стол  маленький,  почти  квадратный  томик  и  разразился  сардоническим
хохотом...
   - Он и стихи кропает!
   Ядассон стал листать.
   - "Песни вольных гимнастов",  "Голос  заключенных",  "Да  здравствует
республика!" и "У пруда лежал отрок, печальный и бледный"...  Правильно,
все  они  такими  были.  Пеклись  об  арестантах  и  расшатывали  устои.
Сентиментальный бунт. Неблагонадежный образ мыслей и бесхребетность. Мы,
слава богу, из другого теста.
   - Надеюсь! - сказал Дидерих. - В корпорации мы прошли школу  мужества