землистая кожа, и он проговорил, заикаясь:
   - Бунт! Началось!
   С улицы донесся топот ног множества бегущих людей; Дидерих, Ядассон и
пастор одновременно схватили свои шляпы и бросились к выходу.
   Люди - их было  здесь  уже  много  -  в  испуганном  молчании  стояли
полукругом от штаба военного  округа  до  лестницы  масонской  ложи.  На
мостовой, там, где полукруг размыкался, ничком лежал человек. А  солдат,
который  раньше  так  молодцевато  расхаживал  взад  и  вперед,   теперь
неподвижно стоял перед своей будкой. Каска сдвинулась у него на затылок,
открыв побледневшее лицо с разинутым ртом и  глазами,  устремленными  на
убитого. Винтовку солдат держал за ствол, опустив ее на землю. В  толпе,
состоявшей главным образом из рабочих и работниц, слышался глухой ропот.
Вдруг у кого-то из мужчин вырвался громкий возглас: "Ого!" - и наступила
глубокая тишина. Дидерих и Ядассон обменялись испуганным  взглядом,  как
бы сойдясь на том, что положение опасное.
   По улице к месту происшествия  мчался  полицейский,  впереди  него  -
девушка. Юбка ее развевалась; уже издали девушка крикнула:
   - Вон он лежит! Стрелял солдат!
   Она добежала, она бросилась на колени, она тормошила лежавшего:
   - Встань! Да встань же!
   Она подождала. Ступни его как  будто  дернулись,  но  он  по-прежнему
лежал, раскинув руки и ноги. И вдруг надрывно  прозвенел  крик  девушки:
"Карл!" Все вздрогнули. Женщины  отозвались  истошным  криком,  мужчины,
стиснув кулаки, бросились вперед. Давка  усиливалась;  между  экипажами,
которым пришлось остановиться, набивалось все больше людей;  среди  этой
грозной  сумятицы  неистовствовала  девушка,  ее  распустившиеся  волосы
трепало ветром, мокрое лицо исказилось, она, вероятно, кричала, но крика
не было слышно - шум поглотил его.


   Единственный полицейский грудью старался оттереть толпу,  боясь,  как
бы она не растоптала лежавшего. Но напрасно он кричал на людей, наступал
передним на ноги; растерявшись, он стал озираться по сторонам в  поисках
помощи.
   И она явилась. В управлении  регирунгспрезидента  распахнулось  окно,
показалась большая борода и раздался голос, вернее, грозный рык;  толпа,
еще не поняв, чего требует этот голос, услышала его,  несмотря  на  шум,
как слышат отдаленный гул канонады.
   - Вулков, - сказал Ядассон. - Ну, наконец!
   - Что за безобразие? - грохотал голос. - Кто смеет шуметь у меня  под
окнами? - Над притихшими людьми прогремело: - Где часовой?
   Только теперь люди увидели,  что  часовой  скрылся  в  свою  будку  и
забился в угол. Наружу торчала одна лишь винтовка.
   - Выходи, сын мой! - приказал тот же бас. - Ты  выполнил  свой  долг.
Этот человек вывел тебя из терпения. Его величество вознаградит тебя  за
доблесть. Понятно?
   Все поняли и смолкли, даже девушка. И в этой тишине особенно  яростно
грохотал бас:
   - Немедленно разойтись, иначе я прикажу стрелять!
   Минута - и вот уж кое-кто побежал.  Рабочие  группами  отделялись  от
толпы и, помедлив, с опущенными головами уходили. Регирунгспрезидент еще
крикнул кому-то вниз:
   - Пашке, позовите-ка врача! - и захлопнул окно.
   У входа в  управление  закипела  жизнь.  Откуда-то  появились  важные
господа, властно  отдававшие  распоряжения,  со  всех  сторон  стекались
полицейские, они наседали на  оставшуюся  публику,  раздавали  тумаки  и
кричали - одни только они и кричали. Дидерих и его спутники,  отойдя  за
угол,  увидели  на  лестнице  масонской  ложи   кучку   мужчин.   Доктор
Гейтейфель, отстраняя их, прошел вперед.
   - Я врач, - громко сказал он, торопливо пересек улицу и склонился над
раненым. Он повернул его на спину, расстегнул  жилет  и  приник  ухом  к
груди. Все притихли, даже полицейские перестали  орать;  девушка  стояла
возле, подавшись вперед, вздернув плечи, точно в ожидании удара, и держа
стиснутый кулак у сердца, как будто это и было то самое сердце, которое,
быть может, уже остановилось.
   Доктор Гейтейфель выпрямился:
   - Он мертв. - В ту же секунду он заметил девушку: она пошатнулась. Он
сделал движение, чтобы подхватить ее. Но она уже справилась с  собой  и,
глядя в лицо убитого, произнесла только:
   - Карл! - И еще тише: - Карл!
   Доктор Гейтейфель обвел взглядом стоявших вокруг людей и спросил:
   - Как же девушка?
   Ядассон выступил вперед.
   - Асессор Ядассон  из  прокуратуры,  -  представился  он.  -  Девушку
следует  задержать.  Ввиду  того  что  ее   возлюбленный   спровоцировал
часового, возникает подозрение, не причастна  ли  также  и  она  к  сему
преступному действию. Мы возбудим против нее следствие.
   Двое полицейских, которых он подозвал жестом, уже схватили девушку за
руки. Доктор Гейтейфель повысил голос:
   - Господин асессор, заявляю вам как врач, что  состояние  девушки  не
допускает ее ареста.
   - Арестовали бы заодно и убитого, - сказал кто-то.
   - Категорически запрещаю вам критиковать мои  служебные  мероприятия,
господин фабрикант Лауэр! - каркнул Ядассон.
   Дидерих тем временем выказывал признаки сильнейшего волнения.
   - О!.. А!.. Но ведь это... - Он даже весь побелел; он  несколько  раз
заговаривал: - Господа... Господа, я могу... Я знаю этих людей: да,  да,
именно этого  рабочего  и  эту  девушку.  Моя  фамилия  Геслинг,  доктор
Геслинг. Оба  до  сегодняшнего  числа  работали  на  моей  фабрике.  Мне
пришлось их рассчитать за публичное нарушение правил нравственности.
   - Ага! - воскликнул Ядассон.
   Пастор Циллих поднял палец.
   - Вот уж, воистину перст божий, - умилился он.
   К лицу Лауэра прихлынула кровь, она, казалось, рдела даже сквозь  его
седую остроконечную бородку, вся его приземистая фигура  сотрясалась  от
гнева.
   - Насчет перста божьего еще можно поспорить. Но совершенно бесспорно,
господин доктор  Геслинг,  что  этот  рабочий  потому  и  разрешил  себе
переступить границы дозволенного, что увольнение привело его в отчаянье.