никого не позорят.
   - Особенно когда это касается зятя старика Бука, ведь в Буке  вы  еще
пока нуждаетесь, -  сказал  в  заключение  Ядассон,  и  Дидерих  опустил
голову.
   Этот карьерист, этот еврей бессовестно эксплуатирует его, и он  перед
ним беззащитен! Верь после этого в дружбу!  Дидерих  сказал  себе,  -  в
который раз! - что все поступают в жизни бессовестнее  и  коварнее,  чем
он. Его главная задача теперь: научиться идти напролом. Он выпрямился  и
метнул испепеляющий взгляд. На большее он пока не решился.  С  господами
из прокуратуры надо  держать  ухо  востро!  Кто  их  ведает?..  Впрочем,
Ядассон заговорил о другом.
   -  А  знаете  ли  вы,  какие  странные  слухи  пошли   в   управлении
регирунгспрезидента  и  у  нас  в  суде  относительно   телеграммы   его
величества в  штаб  полка?  Полковник,  говорят,  утверждает,  будто  он
никакой телеграммы не получал.
   Дидерих сохранял твердость голоса, хотя сердце у него екнуло.
   - Телеграмма-то ведь напечатана в газете!
   Ядассон двусмысленно ухмыльнулся.
   - Чего  там  только  не  напечатано.  -  Он  попросил  Клапша,  снова
просунувшего в дверную щель свою лысину, принести "Нетцигский листок". -
Смотрите-ка, в этом номере вообще нет ни строчки, которая  не  имела  бы
прямого отношения к его величеству.  Вот  передовица.  Тема  -  послание
кайзера о религии откровения. Далее телеграмма кайзера командиру  полка,
в местных новостях - репортаж о героическом подвиге часового, а в отделе
"Смесь" три эпизода из семейной жизни кайзера.
   - Ужасно трогательные истории, - вставил словечко Клапш и завел глаза
под лоб.
   - Весьма, весьма, - подтвердил Ядассон, а Дидерих:
   - Даже такая крамольная газета, как  "Нетцигский  листок",  и  та  не
может не признать величия нашего кайзера!
   - Но при таком похвальном рвении вполне  возможно,  что  редакция  на
день раньше опубликовала высочайшую телеграмму... то есть до  того,  как
она была отправлена.
   - Исключается! - решительно сказал Дидерих. -  Стиль  его  величества
неповторим.
   Клапш тоже узнал стиль его величества.
   Ядассон согласился.
   - Ну, да... Мы не выступаем с  опровержением  только  потому,  что  в
таких  случаях  разве  знаешь...  Возможно,  что  полковник  не  получил
телеграммы, а газета получила ее непосредственно из Берлина. Фон  Вулков
вызвал к  себе  редактора  Нотгрошена,  но  этот  малый  отказался  дать
показания.  Вулков  рассвирепел,  он  сам  явился  к  нам  и  потребовал
репрессивных мер против  Нотгрошена,  -  ведь  редактор  обязан  назвать
прокуратуре источник информации. Посовещавшись, мы  отказались  от  этой
мысли и предпочли ждать опровержения из Берлина...  именно  потому,  что
ничего нельзя знать...
   Клапша позвали на кухню. Когда он вышел, Ядассон прибавил:
   - Странно, не правда ли? Всем эта история кажется подозрительной,  но
никто  не  хочет  принимать  меры,  ибо  в   этом   случае...   в   этом
исключительном случае, - сказал Ядассон,  иезуитски  подчеркивая  каждое
слово, и  выражение  лица  его  было  иезуитским,  даже  уши,  казалось,
иезуитски топорщатся, - именно самое невероятное чаще всего  оказывается
правдой.
   Дидерих потерял дар слова: ему и во  сне  не  снилось,  что  возможно
такое  черное  предательство.  Ядассон  заметил,  как  он  потрясен,   и
смешался; он начал вилять.
   - Строго между нами, у этого человека тоже есть свои слабости.
   Дидерих холодно и предостерегающе ответил:
   - Вчера вечером вы как будто были другого мнения.
   Ядассон сослался на шампанское, конечно, заглушающее  голос  критики.
Неужели доктор Геслинг принял всерьез энтузиазм всей компании?  Большего
злопыхателя, чем майор Кунце,  мир  не  видывал...  Дидерих  отодвинулся
вместе со стулом, его пробирала дрожь, ему казалось, что он  очутился  в
каком-то разбойничьем притоне. Он твердо и решительно сказал:
   - Националистический образ мыслей нашей вчерашней компании,  надеюсь,
так же бесспорен, как и мой собственный, в котором я никому  не  позволю
усомниться.
   Ядассон заговорил своим обычным вызывающим тоном:
   - Если в  ваших  словах  содержится  намек,  бросающий  тень  на  мою
личность, то я отвергаю его с негодованием. - И  он  так  завизжал,  что
Клапш с любопытством приоткрыл дверь. - Я - королевский  асессор  доктор
Ядассон и в любое время к вашим услугам.
   В ответ на это Дидериху ничего не оставалось, как промямлить, что  он
и не думал кого-либо оскорблять. Однако он немедленно уплатил  за  себя.
Прощание вышло холодным.
   Дидерих шел домой и всю дорогу громко сопел. Пожалуй, не мешает  быть
полюбезнее с Ядассоном: а вдруг Нотгрошен проговорится. Правда,  затевая
процесс против Лауэра, Ядассон нуждается в  нем,  в  Дидерихе.  Так  или
иначе, хорошо, что раскусил теперь этого господина. "Его уши  с  первого
взгляда показались мне подозрительными. У человека  с  такими  ушами  не
может быть истинно националистического образа мыслей".
   Дома Дидерих первым делом развернул берлинскую "Локаль-анцейгер".  Он
пробежал коротенькие рассказы  о  кайзере,  которые  завтра  появятся  в
"Нетцигском листке". А может, и завтра, и послезавтра,  в  одном  номере
все не уместятся. Он продолжал искать, руки у него тряслись...  Вот!  Он
рухнул на стул.
   - Тебе дурно, сын мой? - спросила фрау Геслинг. Дидерих глядел на эти
буквы, как на сказку, которая стала  былью.  Вот  она  напечатана  среди
других сообщений о доподлинных фактах в единственной газете, которую его
величество читает сам! В душе, в таких сокровенных ее глубинах, что  сам
он едва это слышал, Дидерих сказал  себе:  "Моя  телеграмма".  Боязливое
счастье  распирало  грудь.  Возможно  ли?  Неужели  он  так  безошибочно
почувствовал, что скажет кайзер? Неужели слух его так  чутко  улавливает
слова, идущие из недосягаемой дали? Неужели его мозг работает в унисон с
мозгом?..  Это  сверхъестественное  мистическое  сродство  потрясло  его
воображение... Но назавтра может еще появиться опровержение, и он  будет
отброшен назад в ничто,  из  которого  поднялся.  Всю  ночь  он  мучился
страхами, а утром впился в свежий номер "Локаль-анцейгера".  Эпизоды  из
жизни кайзера. Открытие памятника. Речь. Заметка: "Из  Нетцига".  В  ней
сообщалось о почестях, оказанных ефрейтору Эмилю Пахольке  за  доблесть,