проявленную в  борьбе  с  внутренним  врагом.  Все  офицеры,  начиная  с
полковника,  пожимали  ему  руку.  Он  получил  денежные  подарки.  "Как
известно, кайзер уже вчера по  телеграфу  присвоил  молодцу-солдату  чин
ефрейтора".  Черным  по  белому!  Какое  там  опровержение!  Наоборот  -
подтверждение! Слова Дидериха он  сделал  своими  и  поступил  так,  как
Дидерих ему  подсказал!..  Дидерих  развернул  перед  собой  газету;  он
смотрелся в нее, как в зеркало, и видел себя облаченным в горностай .
   О своей победе и головокружительном взлете Дидерих, к  сожалению,  не
смел проронить ни единого звука, но достаточно  было  взглянуть  на  его
осанку, на эту четкость в движениях и в  манере  говорить,  на  властное
око... И дома, и на фабрике все и вся немели перед ним.  Сам  Зетбир  не
мог не признать, что на фабрике повеяло свежим ветром. А Наполеон Фишер!
Чем  прямее  и  уверенней  держался  Дидерих,  тем   суетливее,   совсем
по-обезьяньи, шмыгал мимо него механик: свесив руки, глядя в  сторону  и
скаля  зубы  под  редкими  черными  усами,  -   воплощение   укрощенного
бунтарства... Теперь в самый раз было начать кампанию за Густу  Даймхен.
Дидерих отправился с визитом.
   Вдова обер-инспектора фрау Даймхен  приняла  его  сначала  одна;  она
сидела на потертом плюшевом диване, но  в  шелковом  коричневом  платье,
сплошь в бантах, растопырив на животе руки, красные и набрякшие,  как  у
прачки, чтобы гость  мог  все  время  любоваться  новыми  перстнями.  От
неловкости Дидерих выразил свое восхищение, и фрау Даймхен с готовностью
принялась расписывать, как хорошо им с Густой  живется,  хватает,  слава
богу, на все. Они еще только не решили, какой обстановкой обзавестись: в
старонемецком стиле или в стиле Людовика  ...надцатого.  Дидерих  горячо
советовал остановиться на старонемецком,  в  Берлине  его  встречаешь  в
лучших домах. Но фрау Даймхен выразила сомнение:
   - Кто знает, доводилось  ли  вам  бывать  в  таких  аристократических
домах, как наш. Ведь многие только фасон держат, знаю я  это,  на  брюхе
шелк, а в брюхе щелк.
   Дидерих растерянно замолчал, а фрау Даймхен, довольная,  побарабанила
пальцами по  животу.  К  счастью,  сильно  шурша  юбками,  вошла  Густа.
Дидерих, изогнувшись, вскочил с кресла, картаво сказал:  "Многоуважаемая
фрейлейн", - и галантно приложился к ручке. Густа расхохоталась.
   - Глядите, еще ногу вывихнете! - Но тут же утешила его: - Сразу виден
светский человек. Вот точно так здоровается и лейтенант фон Брицен.
   - Да, да, - сказала фрау Даймхен, - у нас бывают все господа офицеры.
Еще только вчера говорю я Густе, что надо бы, значит, на всех креслах  у
нас вышить баронский герб, потому что на каждом уже сидело по барону.
   Густа скривила губы.
   - Но если говорить о семейных домах... и вообще... то  надо  сказать,
что Нетциг изрядно-таки мещанский  городок.  Мы,  вероятно,  переедем  в
Берлин.
   С этим фрау Даймхен была не согласна.
   - Такого удовольствия мы людям не доставим. Старуха  Гарниш  чуть  не
лопнула сегодня, когда увидела мое шелковое платье.
   - Вот мама всегда  так,  -  сказала  Густа,  -  ей  бы  только  перед
кем-нибудь покуражиться, а там хоть трава не расти. Я же думаю  о  своем
женихе. Вы знаете, что Вольфганг уже сдал государственный экзамен? Что ж
ему делать здесь, в Нетциге? Ну, а в Берлине,  при  наших  деньгах,  ему
простор.
   - Да, конечно, - подтвердил Дидерих, - он еще в детстве мечтал  стать
министром или чем-то в этом роде. - И с легкой ноткой иронии добавил:  -
По его мнению, это совсем просто.
   Густа сразу же ощетинилась.
   - Сын господина Бука не первый встречный, - сказала она запальчиво.
   Дидерих  со  светской  мягкостью,  но  и  с  чувством   превосходства
объяснил, что в нашу эпоху  нужны  качества,  отсутствие  которых  одним
влиянием старика Бука не  восполнишь.  Надо  быть  сильной  личностью  и
обладать духом предприимчивости, широким размахом, а  главное  -  строго
националистическим образом мыслей. Девушка уже не перебивала, она даже с
уважением уставилась на  лихо  закрученные  усы  Дидериха.  Но  Дидерих,
увидев, что он производит впечатление, перегнул палку.
   - Всех этих качеств  я  пока  еще  у  господина  Вольфганга  Бука  не
заметил, - сказал он. - Он философствует и брюзжит, да и развлекается не
в меру... Ничего удивительного, - заключил он, - ведь его мать тоже была
актрисой.
   Он смотрел вбок, хотя чувствовал, что негодующий взор Густы ищет  его
взгляда.
   - Что вы хотите этим сказать? - спросила она.
   Он ответил с деланным удивлением:
   - Я? Абсолютно ничего. Я говорю лишь  о  том,  как  живет  в  Берлине
золотая молодежь, а Буки ведь аристократы.
   - Надеюсь, - резко сказала Густа.
   На фрау Даймхен напала зевота, она напомнила дочери о портнихе. Густа
выжидательно посмотрела на Дидериха; ему только и оставалось, что встать
и раскланяться. К ручке  он  уже  не  приложился,  учитывая  напряженную
атмосферу. Но Густа его нагнала в передней.
   - Быть может, вы все-таки скажете, на что вы намекали, когда говорили
об актрисе? - спросила она.
   Дидерих открыл рот, как бы запасаясь воздухом,  закрыл  его  и  густо
покраснел. Он чуть было не выболтал того, что сестры  рассказали  ему  о
Вольфганге Буке. Голосом, полным сострадания, он ответил:
   - Фрейлейн Густа, мы ведь с вами  старые  знакомые...  Я  хотел  лишь
сказать, что Бук для вас неподходящая  пара.  У  него,  что  называется,
плохая наследственность по материнской линии.  Да  ведь  и  старик  тоже
приговорен был к смертной казни. И вообще что в них особенного,  в  этих
Буках, не понимаю! Верьте мне, не  стоит  родниться  с  семьей,  которая
катится под гору. Это грех по отношению к себе, - добавил он.
   Густа подбоченилась.
   - Катится под гору? А вы, конечно, идете в гору? Только  потому,  что
пьянствуете по ресторанам, а потом скандалите и пристаете  к  людям?  Вы
уже стали притчей во языцех для всего  города,  а  еще  позволяете  себе
чернить порядочную семью! Катится под гору! Кому достанутся мои  деньги,
тот уже под гору не покатится. Да вас попросту зависть гложет,  думаете,
я не понимаю? - И она посмотрела ему в лицо; в глазах у нее стояли слезы
ярости.
   Он почувствовал себя как побитая собака, ему хотелось броситься перед
ней на колени, целовать ее короткие пухлые пальцы  и  поцелуями  осушить
слезы на глазах... Но как решиться? Она сделала презрительную  гримаску,