уставы иноческому житию крепкие, как надобно спасаться; а бояре, пришедши  к
вам, свои любострастные уставы ввели: значит, не они у вас постриглись, а вы
у них постриглись, не вы им учители  и  законоположители,  а  они  вам.  Да,
Шереметева устав добр-держите  его,  а  Кириллов  устав  плох-оставьте  его!
Сегодня один боярин такую страсть введет, завтра другой иную слабость, и так
мало-помалу весь обиход монастырский испразднится и будут обычаи мирские.  И
по всем монастырям сперва основатели установили крепкое житие, а  после  них
разорили его любострастные. Кирилл чудотворец на Симонове был, а после  него
Сергий, и закон каков был - прочтите в житии  чудотворцеве;  но  потом  один
малую слабость ввел, другие ввели  новые  слабости  и  теперь  что  видим  в
Симонове? Кроме сокровенных рабов божиих остальные только по одежде  монахи,
а все по-мирскому делается. Вы над Воротынским  церковь  поставили:  хорошо!
Над Воротынским церковь, а над чудотворцем  нет;  Воротынский  в  церкви,  а
чудотворец за церковию. И на  страшном  спасовом  судилище  Воротынский,  да
Шереметев выше станут потому: Воротынский  церковию,  а  Шереметев  законом,
потому что его закон  крепче  Кириллова.  Вот  в  наших  глазах  у  Дионисия
преподобного на Глушицах и у великого чудотворца Александра на  Свири  бояре
не постригаются, и монастыри эти процветают постническими подвигами.  Вот  у
вас сперва Иоасафу Умному дали оловянники в келью, дали  Серапиону  Сицкому,
дали Ионе Ручкину, а Шереметеву уже дали и поставец, и  поварню.  Ведь  дать
волю царю дать ее и псарю,  оказать  послабление  вельможе,  оказать  его  и
простому  человеку.  Вассиан  Шереметев  у  Троицы  в   Сергиеве   монастыре
постническое житие ниспровергнул:  так  теперь  и  сын  его  Иона  старается
погубить последнее светило,  равно  солнцу  сияющее,  хочет  и  в  Кириллове
монастыре, в самой пустыне, постническое житие искоренить. Да и в  миру  тот
же Шереметев с Висковатым первые не стали за крестами ходить,  и  смотря  на
них, и другие все перестали ходить, а прежде все  православные  христиане  с
женами и младенцами за крестами ходили  и  не  торговали,  кроме  съестного,
ничем, а кто станет торговать, на  том  брали  заповеди.  Прежде  как  мы  в
молодости были в Кириллове монастыре и  поопоздали  ужинать,  то  заведующий
столом нашим начал  спрашивать  у  подкеларника  стерлядей  и  другой  рыбы;
подкеларник отвечал: "Об этом мне приказу не было, а о чем был приказ, то  я
и приготовил, теперь ночь, взять  негде;  государя  боюся,  а  бога  надобно
больше бояться". Такая у вас была тогда  крепость,  по  пророческому  слову:
"Правдою и пред цари не стыдяхся". А теперь у вас Шереметев, сидит  в  келье
что царь, а Хабаров к нему приходит с другими чернецами, да едят и пьют  что
в миру; а Шереметев невесть со свадьбы, невесть с родин, рассылает по кельям
постилы, коврижки и иные пряные составные овощи,  а  за  монастырем  у  него
двор, на дворе запасы годовые всякие, а вы молча смотрите на такое бесчиние!
А некоторые говорят, что и вино горячее  потихоньку  в  келью  к  Шереметеву
приносили: но по монастырям и фряжские вина держать зазорно, не  только  что
горячее! Так это ли путь спасения, это ли иноческое пребывание? Или  вам  не
было чем Шереметева кормить, что у него особые годовые  запасы!  Милые  мои!
Прежде Кириллов монастырь многие страны пропитывал  в  голодные  времена,  а
теперь и самих вас, в хлебное время, если б не Шереметев прокормил, то все с
голоду бы померли? Пригоже ли так в Кириллове быть, как Иоасаф митрополит  у
Троицы с клирошанами пировал или как Мисаил Сукин в Никитском монастыре и по
иным местам как вельможа какой-нибудь жил, или как  Иона  Мотякин  и  другие
многие живут? То ли  путь  спасения,  что  в  чернецах  боярин  боярства  не
острижет, а холоп холопства не избудет. У Троицы, при отце нашем, келарь был
Нифонт, Ряполовского холоп, да с Бельским с  одного  блюда  едал:  а  теперь
бояре по всем монастырям испразднили это братство своим любострастием. Скажу
еще страшнее: как рыболов Петр и поселянин Иоанн Богослов и  все  двенадцать
убогих станут судить всем сильным царям, обладавшим  вселенною:  то  Кирилла
вам своего как с Шереметевым поставить? Которого выше?  Шереметев  постригся
из боярства, а Кирилл и в приказе у государя не был!  Видите  ли,  куда  вас
слабость завела? Сергий, Кирилл, Варлаам, Дмитрий и другие святые многие  не
гонялись  за  боярами,  да   бояре   за   ними   гонялись   и   обители   их
распространились:  потому  что  благочестием  монастыри  стоят  и  неоскудны
бывают. У Троицы в  Сергиеве  монастыре  благочестие  иссякло,  и  монастырь
оскудел: не пострижется никто и не даст ничего. А на Сторожах до чего дошли?
Уже и затворять монастыря некому, по трапезе трава растет,  а  прежде  и  мы
видели, братий до осьмидесяти бывало, клирошан  по  одиннадцати  на  клиросе
стаивало. Если же кто скажет, что Шереметев без хитрости болен и  ему  нужно
дать послабление: то пусть он есть в келье один с келейником. А сходиться  к
нему на что, да пировать, да овощи в келье на что? До сих  пор  в  Кириллове
иголки и нитки лишней не держали, не только что каких-нибудь других вещей. А
двор за монастырем и запасы на что? Все это беззаконие, а не нужда,  а  если
нужда, то он ешь в келье как нищий, кроме хлеба звено рыбы да чаша квасу;  а
что сверх того, если вы послабляете, то вы и давайте, сколько хотите, только
бы ел один, а сходов и пиров не было бы, чтоб было  все  как  прежде  у  вас
водилось. А кому к нему  прийти  для  беседы  духовной,  и  он  приди  не  в
трапезное время, еды и питья чтоб в это время  не  было,  так  это  будет  и
беседа духовная. Пришлют поминки братья, и он бы это отсылал в  монастырские
службы, а у себя бы в келье никаких вещей не держал; а что к  нему  пришлют,
то бы разделял на всю братию, а не двум или трем, по дружбе и пристрастию, и
вы его в келье монастырским всем покойте, только чтоб  было  бесстрастно.  А
люди бы его за монастырем  не  жили:  приедут  от  братьев  с  грамотами,  с
запасом, с поминками-и они, пожив дня два, три и  взявши  ответную  грамоту,
поезжай прочь: так и ему будет покойно, и монастырю  безмятежно.  Теперь  вы
прислали грамоты, от вас нам отдыху нет о  Шереметеве;  я  писал  вам,  чтоб
Шереметев  и  Хабаров  ели  в  трапезе  с  братиею:  я  это  приказывал  для
монастырского чина, а Шереметев поставил себе как бы в опалу. Может быть вам
потому очень жаль Шереметева, потому так сильно за него стоите,  что  братья
его и до сих пор не перестают посылать в Крым  и  наводить  бусурманство  на
христианство? А Хабаров велит мне перевести себя в другой  монастырь:  я  не
ходатай ему и его скверному житию; он мне сильно наскучил.  Иноческое  житие
не игрушка: три дня в чернецах, а седьмой  монастырь  меняет!  Когда  был  в
миру, то только и знал, что образа складывать, книги в бархат переплетать  с
застежками и жуками серебряными, налой убирать, жить в затворничестве, келью
ставил, четки в руках; а теперь с братиею  вместе  есть  не  хочет.  Надобны
четки не на скрижалях каменных, а на скрижалях сердец плотяных; я сам  видел
как по четкам скверными словами бранятся; что в тех четках? О  Хабарове  мне
нечего писать: как себе хочет, так и дурачится. А что Шереметев говорит, что
его болезнь мне ведома: то для всех леженок не разорять стать законы святые!
Написал я к вам малое от многого по любви к  вам  и  для  иноческого  жития.
Больше писать нечего; а  впредь  бы  вы  о  Шереметеве  и  других  таких  же
безлепицах нам  не  докучали:  нам  ответу  не  давать.  Сами  знаете:  если
благочестие не потребно, а нечестие любо,  то  вы  Шереметеву  хотя  золотые
сосуды скуйте и чин царский устройте-то вы ведаете; установите с Шереметевым