новгородских еретиков говорил; я новгородских еретиков не  помню  и  сам  не
знаю за что их сожгли; если я говорил, что не знаю за что их сожгли и кто их
судил, то я говорил  это  про  себя,  не  сказал  я:  они  того  не  знают".
Митрополит, обратившись на соборе к Артемию,  говорил  ему:  "Матвей  Башкин
ереси проповедовал, сына единородного от  отца  разделил,  называл  сына  не
равным отцу, говорил: сделаю грубость сыну  и  в  страшное  пришествие  отец
может избавить меня от муки, а сделаю грубость  отцу,  то  сын  не  избавит;
молился Матвей одному богу отцу, а сына и св. духа оставил: теперь Матвей во
всем этом  кается,  дела  все  свои  на  соборе  обнажил".  Артемий  отвечал
митрополиту: "Это Матвей по ребячески поступал и сам  не  знает,  что  делал
своим самосмышлением: в писании этого не обретается и в ересях не написано".
Митрополит говорил: "Прежние еретики не каялися и святители их проклинали, а
цари их осуждали и заточали и казням предавали". Артемий отвечал:  "За  мною
посылали еретиков судить, и  мне  так  еретиков  не  судить,  что  казни  их
предать, да теперь еретиков нет и никто не спорит". Митрополит говорит  ему:
"Написал Матвей молитву к единому началу, бога отца одного написал, а сына и
св. духа оставил". Артемий отвечал: "Что ему досталось еще врать, ведь  есть
молитва готовая Манасиина к вседержителю". Митрополит  сказал  на  это:  "То
было до Христова пришествия, а кто теперь так напишет к единому началу,  тот
еретик". Артемий отвечал: "Манасиина молитва в большом  ефимоне  написана  и
говорят ее". Когда митрополит  сказал  Артемию:  "Если  ты  в  чем  виноват,
кайся", - то он отвечал: "Я так не мудрствую, как на меня сказывали;  то  на
меня все лгали: я верую в отца, сына и  св.  духа,  в  троицу  единосущную".
Бывший ферапонтовский игумен Нектарий обвинял Артемия во многих  богохульных
речах на  христианский  закон  и  божественное  писание,  причем  слался  на
свидетелей: на троих пустынников Ниловой пустыни  и  на  одного  соловецкого
старца; но на  соборе  эти  свидетели  объявили,  что  от  Артемия  хулы  на
христианский закон и божественное писание не слыхали. Вследствие этого,  что
свидетели не подтвердили Нектариева обвинения,  царь  освободил  Артемия  от
казни;  но  так  как  собор  нашел,  что  Артемий  не  оправдался  в  других
обвинениях, то его присудили на заточение в  Соловецкий  монастырь:  там  он
заключен был в молчательной келье, чтоб душевредный и богохульный  недуг  не
мог распространиться от него ни на кого; он не мог ни говорить ни с кем,  ни
писать ни к кому, ни получать ни  от  кого  писем  или  других  каких-нибудь
вещей; он должен был сидеть в молчании и каяться: приставлен был к нему отец
духовный, который должен был извещать игумена, истинно ли покаяние его;  сам
игумен  должен  был  поучать  его  и  в  случае  исправления  позволить  ему
причаститься в смертельной болезни; книги  ему  иметь  только  такие,  какие
позволит собор. По  некоторым  известиям,  один  из  отцов  собора,  епископ
рязанский Кассиан, позволил себе отзываться дурно о книге Иосифа  Волоцкого;
он  был  поражен  параличом,  лишился  употребления  руки  и  ноги,  оставил
епископию, удалился в монастырь, но и тут не  покаялся,  не  хотел  называть
Христа вседержителем.
   Из отзывов Артемия о книге Иосифа Волоцкого  и  о  новгородских  еретиках
видно, что он вместе с другими  современными  ему  грамотными  людьми,  как,
например, с знаменитым князем Андреем Курбским, не разделял убеждений Иосифа
относительно еретиков и справедливости мер, против них принятых. Мы  видели,
как заволжские старцы ратовали  против  мер  Иосифа  Волоцкого;  Башкин,  по
свидетельству летописи, также говорил, что заволжские старцы  злобы  его  не
хулили, а утверждали его в ней. В связи  с  самым  известным  из  заволжских
старцев Вассианом Косым был Максим Грек,  который  находился  еще  в  живых,
когда поднялось дело об ереси Башкина; вместе с другими он был приглашен  на
собор; но царю донесли, что Максим оскорбился этим приглашением, думает, что
его зовут на собор из подозрения в единомыслии  с  Башкиным,  хотят  из  его
мнений  и  приговоров  о  ереси  вывести  заключение-враг  он  или   скрытый
доброжелатель еретиков. Чтоб успокоить Максима, царь писал ему: "Послал я за
тобою, да будешь и ты поборник православию, наравне с  древними  богоносными
отцами, да явишься и ты благочестию  ревнитель,  да  примут  и  тебя  те  же
небесные обители, какие приняли прежних подвижников за благочестие.  Слышали
мы,  что  ты  оскорбляешься,  думаешь,  что  мы  тебя  соединяем  с  Матвеем
(Башкиным) и потому за тобою послали:  никогда  мы  не  сочетаем  верного  с
неверными; отложи сомнение и данный тебе от бога талант  умножи,  пришли  ко
мне писание на  нынешнее  злодейство".  Из  этого  письма  видно,  что  царь
освобождал  Максима  от  присутствия  на  соборе,  прося   у   него   только
обличительного на ересь послания.
   Башкин  и  единомышленники  его   были   заточены   по   монастырям.   Из
последователей его-белозерский монах Федосий Косой и какой-то  Игнатий  были
схвачены в 1555 году и заключены в монастырь в Москве, но  бежали  в  Литву,
женились там и продолжали проповедовать на свободе свое учение;  это  учение
состояло в том, что божество не троично, что Христос  простой  человек,  что
все внешнее устройство церковное не  нужно.  Артемию,  несмотря  на  строгий
надзор, также удалось бежать из Соловок в Литву. Есть еще известие о  соборе
по поводу ереси Давыда, архиепископа ростовского в  1582  году;  этот  Давыд
выставлен соумышленником Антония Поссевина, который сам приводится на собор,
излагает  странное  учение,  совершенно  сходное   с   учением   Давыда,   и
опровергается царем Иоанном. Но известие о Поссевине явно выдумано: царь  не
мог говорить с ним так, как представлен говорящим на соборе; притом, если  б
было что-нибудь подобное, то известие  о  нем  сохранилось  бы  в  статейном
списке; это сочинение вроде  переписки  царя  Иоанна  с  турецким  султаном,
попадающейся в некоторых сборниках.
   С православным Востоком по-прежнему происходили  постоянные  сношения.  В
1543 году дата была грамота старцам Афонского Пантелеймонова  монастыря,  по
которой они везде в областях Московского государства пропускались  свободно,
не платя никаких пошлин, получая корм и  подводы.  В  1547  году  митрополит
Макарий писал окружное послание о вспомоществовании  старцам  Пантелеймонова
монастыря, пришедшим в Москву за милостынею. Также бил  челом  царю  Паисий,
игумен Афонского болгарского монастыря Хиландаря, что им от даней султановых
истомы великие и от греков обиды большие: государь бы их  пожаловал,  послал
об них свою грамоту к султану, чтоб тот от даней их пооблегчил и  от  греков
оборонил. Царь исполнил просьбу, послал  грамоту  к  султану.  В  1545  году
александрийский патриарх Иоаким писал Иоанну, ходатайствуя  об  освобождении
Максима Грека, не праведно заточенного: "Так православные  христиане,  пишет
Иоаким, - не поступают с бедными людьми, особенно с иноками, и несправедливо
держать человека силою и оскорблять; нехорошо верить всякому слову,  всякому
писанию без испытания. Я никогда не писал к тебе, ничего не просил:  так  не
оскорби меня теперь, не заставь писать вторично, ибо я не перестану писать к
тебе, пока просьба моя не будет исполнена".
   В 1556 году приезжал в Москву Иоасаф, митрополит евгрипский,  с  грамотою
патриарха византийского: отпустивши его в следующем году,  царь  отправил  с
ним грамоту к патриарху Иоасафу, в которой просил о  соборном  благословении